Вековая тяжба. Как помирить Галилея, Папу Римского и Хокинга

На прошедшей неделе министр образования Лилия Гриневич выдала представителям высших духовных школ первые свидетельства о государственном признании богословского образования. Событие, анонсированное несколько лет назад, вызвало, однако бурную реакцию общественности. Разумеется, #зрада - в диапазоне от "антинаучности" до "мракобесия'и упреков в уклонении от налогов. Хотя при ближайшем рассмотрении легко прийти к выводу о том, что богословие - в не меньшей степени "наука", чем любая другая гуманитарная дисциплина. В коллизии науки и богословия не больше смысла, чем в коллизии "физики" и "лирики". Просто эта коллизия для нас уже привычна.

Проблема, впрочем, не сводится к простому неприятию нового и непривычного. Но понять ее до конца нам трудно. Во-первых, потому, что мы все еще больны нашим собственным прошлым, в котором религия была "опиумом для народа". Причем это прошлое имеет массу неприятных последствий в настоящем - начиная с "Русского мира", завладевшего умами, заканчивая разными формами навязывания всевозможных "скреп духовных". Мы живем в странную эпоху, когда церковь - по соцопросам - пользуется самым высоким доверием в обществе, но в то же время "верующий" в массовом понимании - это человек, может, и неплохой, но однозначно не слишком умный.

В нашей традиции жесткая коллизия между церковью и наукой имеет довольно неглубокую историю. Наша православная культура традиционно была равнодушна к науке. Именно равнодушна. Наука - познание материально творения - никогда не входила непосредственно в круг ее интересов. Здесь в мейнстриме, как правило, значились христианская мистика и вопросы морального толка. Даже в нашем научном флагмане - Киево-Могилянской академии - где естественная наука отчасти была представлена, она оставалась на втором плане, сильно уступая "гуманитарному направлению" (дальнейшее перерождение университета в Духовную академию было довольно непринужденным). Естественная наука в нашу традицию в полной мере пришла уже светской. И западной. Коллизия, если и была, то скорее культурного толка, а не научного - наукой пренебрегали, как очередной "западной модой". "Ничего личного", так сказать.

Ровно до появления "научного атеизма". Который, в лучших псевдонаучных традициях, принялся доказывать, что "Бога нет". Наши люди, протестующие против признания богословских дипломов - идейные наследники не сожженного ксендзами Джордано Бруно, а Остапа Бендера. У них, впрочем, тоже есть основания волноваться - учитывая определенный церковный реваншизм, который мы наблюдаем в соседней стране. Да, открывая кафедру богословия в МИФИ, РПЦ демонстрирует всяким физикам, что теперь "наше сверху". Так или иначе, это месть некогда передовой советской науке (недаром же избран именно институт ядерных исследований) за "научный атеизм". В котором, справедливости ради, как раз физики-то виноваты не были. Авторами "научного атеизма" - как и многих других псевдонаук - были, скорее, "лирики". Что касается "физиков", то ни доказать, ни опровергнуть существование Бога они не могли. Да и не брались никогда. Что они опровергали - всевозможные суеверия о том, как устроены и работают "жизнь, Вселенная и все остальное".

Единственное, в чем можно было (и можно до сих пор) упрекнуть нашу церковь - в ее своеобразной лености. Она пренебрегает наукой, отодвигает ее на маргинес, подозревает (и иногда обвиняет) в "интеллектуальной дерзости" - просто потому, что с малограмотными, суеверными людьми работать проще, чем с просвещенными и интеллектуально развитыми. Учитывая то, что церковь в Российской империи имела большое влияние на школы, это очень серьезный упрек. И, кстати, именно за это она и поплатилась позже - умами суеверных, малограмотных людей завладели более ловкие манипуляторы. Которые решили, что на рынке идеологий и вообще "духовности" церковь им только мешает. Тогда они разрушили церкви и создали "научный атеизм".

Идея жесткого противопоставления науки и религии в нашей традиции воплотилась именно тогда - из чисто идеологических соображений, к интересам науки отношения не имеющих. Поэтому и нынешние сопли и вопли о "наступлении мракобесия", по всему образовательному фронту теснящего науку, имеют сугубо идеологические свойства. Очередная #зрада, в общем.

Но, может, это своеобразный способ солидаризации с западной традиций? Вот где коллизия науки и церкви, действительно, глубока и драматична. Вот где "ксендзы", действительно, сожгли Джордано Бруно, поставили на колени Галилея, сжили со свету Сервента, отравили жизнь Парацельса... Список можно составить длинный и впечатляющий. И эта коллизия, судя по всему, все никак не придет к гармоничному разрешению. Даже не так давно сказанные слова папы римского Франциска "в пользу" теории Большого взрыва и эволюции, увы, не ставят точку в этом давнем разговоре.

Кстати, в западной прессе это признание папы было подано едва ли не как сенсация. Надо сказать, папа таки постарался: Бог, мол, не фокусник с волшебной палочкой, чтобы взмахнул - раз! - и вот вам все-все за каких-то шесть дней... Говорить образно, остроумно и расходиться с мейнстримом как угодно далеко - стиль папы Бергольо. Правды ради отмечу, что он все же не первый папа, признающий правомерность Теории большого взрыва. Первым это сделал Пий 12 - он благосклонно воспринял идею Большого Взрыва, впервые сформулированную как раз в период его понтификата. Католическая церковь вообще достаточно велика и разнообразна в самых разных аспектах - включая интеллектуальный - и в ней всегда находилось место (пускай даже маргинальное) для самых экстравагантных идей и точек зрения на мироздание.

Соглашусь с западными коллегами: выступления римских пап на научные темы - даже если и не "сенсация", то и не "проходное" событие. Это очередной раунд в давней и непростой истории "расставания" церкви и науки. Слова папы Франциска - как и всех его предшественников и, не исключаю, ближайших наследников престола - о Большом взрыве, эволюции, разумном замысле и прочих спорных вещах - невозможно рассматривать вне давнего драматического диалога. Или даже "разбирательства". В общем, "дела Галилея".

В европейской культурой все - так или иначе - "выходило из церкви". Именно в церковном лоне на протяжении многих веков сохранялось и воспроизводилось то, что становилось "культурой". Впрочем, наука была связана с теологией намного раньше - еще в античном мире, когда в "противостоянии идей" - экспериментальных и прикладных, заложенных греческими учеными, и платонизмом - выиграл последний. В дальнейшем и Платон, и Аристотель (хоть и отдававший предпочтение истине перед другом-Платоном, но регулярно наступавший на те же грабли) ничтоже сумяшеся выстраивали теоретические конструкции духовно-тварного мира, в которых научные концепции сплетались с теологическими представлениями с поэтической непринужденностью. В общем, оба имели все шансы, живи они поближе во времени к Ричарду Докинзу, оказаться обвиненными им в "плохой поэзии науки" - в одной главе с Тейяром де Шарденом, например.

В Средние века наука была сосредоточена в монастырях - просто потому, что там были люди, умеющие читать и писать, а также имевшие доступ к библиотекам, которые также были сосредоточены, преимущественно, в монастырях. Нет ничего удивительного в том, что большинство ученых средневековых и эпохи Возрождения были так или иначе связаны с церковью - монахи, выпускники церковных школ, дипломированные богословы. И нет ничего удивительного в том, что церковь считала науку "своей" областью. С одной стороны, ее в этом убеждали Платон и Аристотель, остававшиеся самыми авторитетными, "базовыми" мыслителями в западной философской и богословской традиции, с другой - реалии, при которых наука развивалась в монастырях и церковных школах.

Вехой в разрыве церкви с наукой принято считать дело Галилео Галилея. Которого, как известно из множества популярных сюжетов, судили за то, что "она вертится". На самом деле, все было значительно сложнее, дольше и интереснее, чем это подается в популярных сюжетах. Что, как и вокруг чего вертится, обсуждалось и до Галилея - причем без всяких последствий. Просто на Галилее - и, главное, его методе - произошел срыв. Галилей облек свои доказательства в математический метод. Именно к методу - а не к выводам - были предъявлены основные претензии инквизиции. Но и они были только поводом. Причиной было то, что время пришло - стало ясно, что между церковью и наукой образовался разрыв. Что наука уходит в собственное, независимое плаванье, потому что ей стало тесно в рамках церковного догматизма, а снаружи церковных стен появились большие возможности, не говоря уже о большей свободе. "Неконвенциональный", с точки зрения инквизиции, метод Галилея оказался актом провозглашения независимости.

Слова папы Франциска о принятии Большого взрыва и эволюции - очередное "слушание" этого долгого "дела", которое так и не было закончено на процессе Галилея. Тогда высокие стороны так и разошлись, недовольные друг другом, и в последующие века то сближались, то снова расходились в разные углы ринга. Церковь не спешила "отпускать" науку. "Альтернативная" теория креационизма, развивавшаяся под ее сводами, была попыткой противопоставить научному мировоззрению, "вычитавшему" Бога из своей сферы интересов, нечто более целостное, синтетическое, в котором есть место и геологическим слоям, и шестидневному творению. Кстати, "папа номер два" - Бенедикт 16 - выступал горячим сторонником креационистской теории "разумного замысла".

Впрочем, креационистский синтез оказался непростым вызовом. Потребовались "научные" объяснения феномена долгожительства Мафусаила, например. Да и само шестидневное творение плохо укладывалось в "доказательную" картину мира, представленную наукой. С одной стороны, это пошло на пользу богословию, которое посмотрело на Писание под новым углом и нашло массу интересного (к креационизму, правда, отношения не имеющего). С другой, в среде церковных мыслителей начались серьезные расхождения - креационизм распадался на течения, а кроме него появлялись новые, вполне эволюционистские теории, включавшие, впрочем, разумный замысел.

Но чем сложнее оказываются интеллектуальные построения, тем меньше у них шансов завладеть умами масс. Последние пару десятков лет большой популярностью (правда, преимущественно в протестантских кругах) стал пользоваться младокреационизм - направление, предлагающее понимать первые главы книги Бытия буквально, без всяких богословских экивоков, запутывающих почтеннейшую публику. По младокреационистской версии, в Писании все точно, и нечего выдумывать: творение произошло именно за шесть суток. Земных, само собой. Причем сторонники этой теории ищут и успешно находят геологические, палеонтологические и какие угодно другие подтверждения своих взглядов. Лишне доказательство тому, что факты совершенно беспомощны перед теми, у кого есть готовая теория, нуждающаяся в "научном подтверждении" любой ценой. А что? Это ж Бог! Он все может.

Когда папа Франциск говорит, что Бог - не фокусник с волшебной палочкой, - он кидает увесистый булыжник в огород младокреацинистов. Создающих псевдонаучный фаст-фуд для людей, которые не желают утомлять себя ни научными, ни богословскими студиями, но желающими иметь по любому поводу готовое мнение. Люди любят готовые и простые рецепты - как бы они ни были далеки от реальности. Какая еще реальность в ситуации "постправды"? Вот, кстати, та точка, в которой и наука, и религия, наконец, сходятся: в эпоху постправды одинаково туго приходится и науке, опирающейся на факты, и религии, опирающейся на веру в непреложную Истину.

Но пока что разлом между научным мировоззрением и верой все углубляется - и это становится проблемой как для верующих людей, разделяющих научный взгляд на мир, так и для церкви, которая начинает испытывать нехватку интеллектуальных кадров. Научные и научно-популярные авторитеты - вроде Хокинга или Докинза - не пропускают случая указать на то, что "Бога нет". И вовсе не потому, что вопрос Бога так сильно тревожит их самих - но потому, что они продолжают участвовать в том самом "деле Галилея", которое до сих пор так и не закрыто. Между церковью и наукой все еще идет тяжба.

Судя по настроениям папы Бергольо, он бы хотел если не закончить этот разговор, то хотя бы снизить градус. "Отпустить", наконец, науку и не претендовать на буквальную и непреложную истину в вопросах материального мироздания. У церкви и без того хлопот полно - на ее собственной ниве. Большой взрыв? Пускай. Эволюция? Если вам угодно. Все равно "Бог есть", и никакая наука не в состоянии ни подтвердить это, ни опровергнуть. Папа - с присущим ему пониманием "духа любви" - как может, снимает надуманные противоречия, которые мучают души его верных. В Католической церкви очень много людей, испытывающих определенные душевные терзания из-за того, что они разделяют эволюционистские взгляды и не верят в буквальность слов о "творении за шесть дней". "Непогрешимый в вопросах веры" папа римский дает им понять, что никакой греховности и противоречий с верой их мировоззрение не содержит.

В Евангелии нет ни слова о том, как происходила эволюция, как в физическом смысле рождалась Вселенная, и как именно Всевышний регулировал количество углекислого газа в атмосфере и ультрафиолета в солнечных лучах. Наверное, если бы Бога можно было свести к функциям смарт-хауза - или даже смарт-планеты, или даже смарт-вселенной - он потерял бы львиную долю своего шарма и своего величия. Он оказался бы, в конечном итоге, не просто "постижимым", но и довольно "технологическим". То есть Бог, возможно, кроме всего прочего еще и Инженер (мысль, вдохновлявшая гениев Возрождения). Но мы Его любим не за это.