Твой собственный Эко
Философ и ученый, семиотик (специалист по теории знаков и символов), медиевист (историк, специализирующийся на Средневековье) и литературный критик умер 19 февраля в Милане в возрасте 84 лет. Эко получил мировую известность прежде всего как писатель, хотя писательство было скорее следствием его основных занятий, перечисленных выше. Его художественные произведения (романы и эссе) можно уподобить легкой и изящной надстройке, чья видимая воздушность опирается на весьма основательный, но скрытый от глаз фундамент. Писать Эко, к слову, начал довольно поздно - его первый роман, "Имя розы", был опубликован, когда ему было уже 48 лет. И принес мировую известность.
Всего Эко написал семь романов, а сверх того еще множество научных работ, эссе, газетных и критических статей, толкование к "Имени розы" ("Заметки на полях") и две сказки. Появление "Заметок" стало ответом на множество писем с просьбой прояснить те или иные темные для читателя, далекого от истории средних веков, места романа. Здесь Эко поступил в явном противоречии со своей же позицией, высказанной им уже на первой странице этих же "Заметок": "Автор не должен интерпретировать свое произведение. Либо он не должен был писать роман, который по определению - машина-генератор интерпретаций". Впрочем, следующей фразой Эко подвергает этот взгляд сильнейшему сомнению: "Этой установке, однако, противоречит тот факт, что роману требуется заглавие".
Путешествие по страницам, написанным Эко, похоже на путь в лабиринте, и это касается всего, написанного им, а не только его романов. Этот лабиринт вовсе не фатален, не изобилует тупиками, напротив, почти каждый из выбранных путей обязательно куда-то приведет, но это "куда-то" может быть очень разным, а выбор пути остается за читателем. Эко поразительно многовариантен и вовлекает читателя в творчество. Он каждый раз снова и снова пишет свой роман вместе с ним, беря его в соавторы, предлагая на выбор множество прочтений - от детектива до философского трактата. Каждый из его романов в равной степени доступен и интересен и интеллектуалу, жаждущему тонких ходов и нежданных развязок, и тому, кто ищет отдыха в развлекательном чтении, и жаждущему больше узнать об эпохе, в которой происходит действие, почувствовать дух ушедшего времени, его воздух и мелочи быта, всегда стремящиеся ускользнуть в тень от реконструктора. Возможно, даже коллеге-историку, давая ему шанс взглянуть на привычные факты под другим углом, а возможно, и немного по-иному связать несколько деталей...
По сути, Эко написал столько романов, сколько было читателей у его книг. Нечто подобное можно, вероятно, сказать не только о нем, хотя такой подход к читателю скорее исключение, чем правило. Но у Эко он, пожалуй, проявляется ярче, чем у кого-либо другого.
Не знаю, как кому, а мне его романы напоминают планировку большого дворца - те, кто бывал, к примеру, в Эрмитаже, поймут, о чем я веду речь. Но это, разумеется, мой личный Эко, а у каждого он свой, неповторимый, всякий раз другой, но неизменно богатый на неожиданности.
Семиотика, можно сказать, написана у Эко на роду. Дело, конечно, не в занимательной симметрии этих цифр 48-84: его короткая фамилия - аббревиатура Ех Caelis Oblatus, "Дарованный небесами". Фамилия досталась от деда, который был подкидышем. Впрочем, у деда в итоге все сложилось совсем неплохо. А его внук, юный Умберто Эко, третье поколение "дарованных небесами", отправился в собственное литературное странствие, начав со случайного дедовского наследства.
"Мой дед по отцовской линии, умерший, когда мне было лет пять-шесть, был типографом, - рассказывает Эко. - Выйдя на пенсию, он стал переплетать книги. У него дома на полках в ожидании переплета стояло множество книг. Большинство из них были с картинками. Знаете, эти издания популярных романов XIX века с гравюрами Жоанно, Ленуара... Моя любовь к длинным романам, несомненно, зародилась, когда я приходил в мастерскую деда. Когда он умер, у него дома еще оставались книги, отданные ему в переплет, но никто за ними так и не пришел. Они были сложены в огромный ящик, который получил в наследство мой отец, первый из тринадцати сыновей. И этот огромный ящик стоял в подвале нашего семейного дома, то есть в пределах моей досягаемости, а визиты к деду уже пробудили мое любопытство. Когда спускался в погреб за углем для топки или за бутылкой вина, я оказывался среди всех этих непереплетенных книг, поражающих воображение восьмилетнего ребенка. Тут было все, чтобы взбудоражить мой ум".
Эта цитата взята из диалога (совместного эссе? взаимного интервью? Можно придумать еще пять, а то и десять определений для этого текста) Умберто Эко и Жан-Клода Карьера, французского интеллектуала и автора сценариев для Годара и Бунюэля, посвященного роли книги в нашем быстро меняющемся мире: "Не надейтесь избавиться от книг!" Я читал его и раньше, а готовя эту статью и решив освежить в памяти блестящие построения Эко и его собеседника, перечитал текст трижды, раз за разом. И всякий раз обнаруживал в нем очередной поворот, нежданную игру, новую смысловую анфиладу, ускользнувшую от меня в прошлом прочтении. Искушение немного отложить статью и почитать какой-либо из его романов (мне лично захотелось перечитать "Пражское кладбище", но это опять-таки мой Эко и мое прочтение) было очень сильным, но его пришлось пресечь на корню. В противном случае эта статья могла вообще не быть написана никогда.
Читать Эко - огромное удовольствие, и у этого удовольствия появляется дополнительный привкус, когда понимаешь, что не меньшее, вероятно, удовольствие получал и сам Эко, играя с воображаемым читателем. Каждый из его романов построен на игре, на конструировании невозможной, абсурдной, но в то же время абсолютно логичной, строго детерминированной, неизбежно вытекающей из реалий избранного им времени, и более того - привязанной к историческим фактам, ситуации. Абсурд подкреплен реальными фактами, пусть и косвенно, но весьма убедительно, и потому абсурд оказывается правдоподобным - если исходить из простой логики. Но ощущение невозможности при этом все же остается, оно постоянно маячит вторым планом, подвергая сомнению и несомненные факты.
Впрочем, мистификация далеко не единственное, что есть в запасе. Во-первых, не все игры Эко с читателем непременно сложны - они тоже расположены анфиладой, где каждый может найти комнату на свой вкус и уровень. К примеру, в последнем романе Эко "Нулевой номер" (речь идет о выпуске нулевого, пилотного номера новой газеты) все герои-журналисты носят имена, совпадающие с названиями шрифтов в итальянском варианте Word, - такая незатейливая шутка, понятная с ходу итальянскому читателю, и ловушка для любого переводчика. Или - из того же романа - мотивация главного героя, презирающего газету, которую он вынужден делать, негодяя-владельца, публику, читающую этот хлам, своих коллег и в конечном счете себя, но вынужденного работать ради несбыточной мечты - уйти навеки из этой грязи. Чем герой, собственно, и воодушевляется, впрочем, не переставая пребывать в сомнениях и понимая в глубине души, что никогда ему из этого круга не вырваться просто по той причине, что ничего другого он делать не умеет, да и не хочет.
А во-вторых, такое плавание без берегов рано или поздно - но в пределах каждого из текстов Эко - неизбежно приводит к вполне зримым берегам.
Он не пытается влиять на выбор читателя, но свой собственный выбор делает с предельной ясностью. Он не верит в героев без страха и упрека, не верит в обязательное торжество добра над злом, заданное какой-то внешней по отношению к человеку силой. Он достаточно скептичен и циничен, но при этом стоит на позициях гуманизма и бесконечной любви к человеку с твердокаменностью убежденного атеиста. В отличие от гуманизма верующего человека, над которым довлеет закон, установленный высшей силой, гуманизм атеиста самодостаточен, поскольку он - продукт личного выбора, совершенного в одиночестве... Впрочем, нет, даже не так.
Совершенного на равных, в ситуации диалога со своим окружением, с личным культурным кругом, из которого, собственно, и произрастает личность и который определяется личностью. Диалога с обозримым для личности миром, расширяющимся по мере ее, личности, роста, но все равно неизбежно конечном...
Здесь мы снова попадаем в анфиладу смыслов и символов, типичную для... Но и тут вопрос: собственно, для кого? Для Умберто Эко? А кто он такой? Можно ли сказать, что Умберто Эко - старик 84 лет, умерший в Милане в предпоследнюю пятницу февраля 2016 г. и похороненный при большом стечении народа в последний вторник этого же февраля? Будет ли такое описание исчерпывающим или хотя бы практически верным? Вероятно, нет, потому что ни я, ни абсолютное большинство тех, кто это прочтет, не знали этого старика и никогда его уже не узнают, и им нет до него никакого дела.
Мы знали тексты Эко, его романы (впрочем, не только их), а эти тексты вовсе не мертвы, не похоронены. Напротив, они живут своей жизнью, весьма разнообразной и непредсказуемой, потому что их прочтение бесконечно разнообразно и связано с миллионами читателей по всему миру, и с сотнями переводчиков, критиков, интерпретаторов, и с огромным пластом культурного контекста, в котором эти тексты растворены и на который они влияют, а он, в свою очередь, влияет и будет влиять на них, и это огромное смысловое поле живет, дышит, меняется. Оно смотрит на нас, а мы смотрим на него, и обе стороны изменяются под взглядами друг друга. Умберто Эко никуда не ушел. Он тут. Рядом. Он с нами и в любой момент готов явиться на наш зов. Известная максима Милорада Павича, писавшего, что "после смерти живых существ дольше всего живет та часть их телесного состава, которая называется словом", на примере Умберто Эко подтверждается вновь.
А потом, по прошествии достаточного времени, об Эко забудут. Рано или поздно это случается со всеми, и даже лучшие тексты стареют, становясь памятниками былого, несозвучными эпохе... Вы давно читали... ну, скажем, Сервантеса? Хорошо, пусть Дефо - давно? Руссо? Может быть, Аристофана? А о Марциале - вне пересказа Бродского - часто вспоминаете? Ну вот...
Но даже тогда, когда имя Умберто Эко и его романы будут прочно забыты, анфилады смыслов, выстроенные им, все-таки останутся. Они перекочуют в другие тексты, порожденные дивным образом продолжающейся эпохой Возрождения. Эти ходы, однажды пробитые в культурном пространстве, остаются навечно, подобно ходам книжных червей, прогрызенным в страницах старинных книг и заверяющим их подлинность своей неповторимой печатью. Такие лабиринты смыслов гарантируют честную связь времен, поскольку любой новодел, пусть даже исполненный с искусством Симоне Симонини, на их фоне будет немедленно замечен и изобличен.
Как отличить фею от ведьмы
В двойственности - весь Эко: шаг за шагом на наших глазах он создает из тумана, из сновидений, из незримого полуприсутствия ("только что был, но куда-то вышел") совершенно реальный и одновременно фантасмагорический мир своего романа. Обосновывая фактами невозможное, он заставляет в него поверить - а куда деваться, вот же они, факты, исторические факты, реальность которых легко поддается проверке, но абсурдность ситуации делает зыбким и то, что казалось бесспорным. Ровно то же самое, такое же размытие граней происходит и между добром и злом. Эко не морализирует, он вообще весьма скептически относится к своим героям, исходя из верной, в общем-то, истины, что героями становятся случайно и вынужденно и что любой герой, имея возможность выбора, всегда предпочел бы тихую и спокойную жизнь обывателя. "Добро и зло... что добро для одних - зло для других. Но и в волшебных сказках тоже разница между феей и ведьмой - это вопрос возраста и внешности", - пишет он. "Настоящий герой - всегда герой по ошибке. На самом деле он мечтает быть честным трусом, как и все вокруг", - это он же.