Тревожный чемоданчик. Почему выживальщики опасны для будущего мира
По случаю новогодних и рождественских праздников "ДС" вспоминает самые резонансные тексты, вышедшие в 2017-м
Когда в украинских СМИ и соцсетях появилось выражение "тревожный чемоданчик", мы были готовы воспринять это как данность. После событий последнего Майдана, в первые дни войны никто не знал, что будет через несколько часов, не то что завтра. Может, будут бомбить Киев? Мы были к этому готовы и потому старательно перепостивали инструкции по чемоданчику, аптечке, маршрутам выхода и выезда из зданий и городов.
А теперь попробуйте представить себе, что на подобный пост вы наткнулись на два года раньше. Нет, не нужно даже двух лет. Всего на пару месяцев раньше нам казалось чем-то ненормальным — почти предательством — держать наготове чемоданчики, мешочки с сухарями, запас мыла и спичек. Когда в самые жаркие дни Майдана люди начали скупать крупы и соль, это, помнится, вызвало бурю насмешек и даже настоящего негодования у моих френдов. Паникеры, мол. Те же люди всего через пару месяцев постили инструкции по сбору чемоданчиков.
Все зависит, как выяснилось, от порога восприятия угрозы и образа угрозы, нарисованного воображением. Кто-то видел в перспективе призрак бытовых неурядиц, перерастающих в инфраструктурный коллапс. А кто-то готовился выходить из-под обстрела или бомбежки. Как бы странно ни смотрели эти две группы друг на друга, ими двигало одно и то же — ощущение близкого конца света. В этот момент мы посмотрели на смешной и даже для кого-то презренный survivalism не как на психическое отклонение, а как на насущную необходимость.
В этом мы вовсе не оригинальны. Можно даже сказать, что мы, вынужденные переламывать глубоко укорененный в (пост)советском человеке фатализм, всего лишь догоняем мировую тенденцию. Если верить СМИ, раскрывающим очередную "тайну" богатого мира, там, оказывается, уже не первый год (и даже не десятилетие) готовятся к апокалипсису. Во всяком случае те, кто может себе это позволить.
Не все темы, вброшенные коллегами в медиапространство, становятся трендовыми. Сюжеты о том, "как выживают богатые", стали. Это ведь вам не городские сумасшедшие, призывающие срочно покаяться, потому что грядет Господь судить живых и мертвых и суд назначен на послезавтра. Герои публикаций — вполне респектабельная публика: миллионеры-финансисты, "золотые мальчики" Силиконовой долины и т. д. Они закупают недвижимость в неназванных (или названных) Неверлендах, роскошные квартиры в заброшенных ракетных шахтах, запасаются оружием и патронами, складывают и держат под рукой специальные рюкзаки для всех членов семьи, включая малолетних детей, на случай стремительного бегства под парами стоят мотоциклы и самолеты, а также налаживаются связи с единомышленниками, с которыми придется заново обживать опустошенную планету.
Вы спросите, зачем нас кошмарят? Это очевидно — потому что мы это любим и ужастики отлично продаются. А богатая публика, в свою очередь, также покупает подземные квартиры не столько потому, что действительно собирается выжить вопреки апокалипсису, сколько потому, что может. У них уже все есть, включая собственные космические программы. Нужно же как-то развлекаться...
Survivalism, впрочем, вовсе не прерогатива миллионеров. Он проникает в массы, становится довольно распространенным хобби не только благодаря моде, узаконенной Силиконовой долиной, но в большей мере из-за эмоциональной склонности публики к ужастикам. Не все могут купить себе ферму "на последнем берегу" — в Новой Зеландии. Но каждый может научиться собирать тревожный чемоданчик, разжигать костер без спичек, фильтровать воду и выделывать прочие трюки из скаутского арсенала.
Проблема выживальщиков в том, что они не знают, как будет выглядеть апокалипсис. К чему готовиться? Богатые представители сообщества очень боятся социальных потрясений и "раскулачивания", менее платежеспособные — ядерной катастрофы или инфраструктурного коллапса. Многие из них находят кайф даже не столько в том, что именно они окажутся готовы к часу Ч, сколько в мысли о том, что именно они из всей популяции имеют шансы сохраниться и, возможно, сохранить саму популяцию. Именно их генетическая линия не исчезнет (возможно), а наоборот, станет новым коленом Израилевым в постапокалиптическом мире. Таково представление об "избранности" в мире, на часах которого без двух минут Судный день.
Но надо сказать, Судный день имеет куда более широкое поле действия, чем довольно узкий клуб "официальных выживальщиков" — покупателей бункеров и владельцев тревожных чемоданчиков. Только апокалипсическими настроениями можно более-менее исчерпывающе объяснить множество других социальных тенденций, на первый взгляд, с часами Судного дня не связанных. Действующих под девизами sustainability, самообеспечения разного толка, процессов дезинтеграции крупных формирований.
Например, под таким углом зрения раскрывает свою загадку нынешняя западная мода (проникающая уже и к нам) на "городское садоводство", urban gardening. Представляющее собой не чисто эстетское (а для кого-то — ностальгическое) выращивание чего-нибудь — герани, лимонного деревца, чайно-гибридных роз или даже помидорок-черри — в горшках, кадках и ящиках на лоджии. Настоящее "городское садоводство" преследует не столько эстетические, сколько социальные цели и все больше ставит во главу угла продуктивность. Активисты этого движения вовсе не считают выращивание цветной капусты в горшке эксцентричным хобби — они уверенно говорят о social impact и необходимости расширять подобную сельхозпрактику "в интересах общины". На полном серьезе.
Конечно, в нашей истории это уже было — шесть горбачовских соток для каждого горожанина. Которые, кстати, многим людям, выброшенным экономическим коллапсом на социальную обочину, не только штаны поддержали, но и удержали от преждевременного пенсионерского маразма. Так что сторонники "городского садоводства", указывающие на социальный потенциал своего хобби, не так уж далеки от истины. Но только в контексте какого-либо хотя бы локального апокалипсиса. Потому что вне контекста апокалипсиса мне ни за что не понять, в чем может состоят sustainability или social impact ящика с огурцами на крыше многоэтажного дома или мешка, в котором выращивают картошку на крошечном заднем дворе.
За этим sustainability (обычно переводят как "устойчивое развитие", хоть это очевидный оксюморон) стоит подспудное (или даже вполне осознанное) стремление к самодостаточности. От него веет, с одной стороны, средневековьем с его натуральным хозяйством, с другой — сугубо современным ощущением близости того дня, когда все рухнет и каждый окажется один на один с необходимостью выжить.
Ощущение полной зависимости от супермаркета — то есть от подвоза продуктов — многих угнетает. Сама система подвоза стала настолько сложной, зависящей от массы нюансов, как глобальных — например, политического положения на далекой Амазонке, так и локальных — к примеру, состояния дорог или просто неблагоприятных погодных условий. Не говоря уже о всяких технологиях, на которых теперь мир держится, но о которых большинство ничего до конца не знает, а потому не доверяет и даже побаивается. Что будет с подвозом продуктов в большие города, если вдруг по каким-то причинам уничтожат компьютерные сети всех крупных логистических компаний?
Угнетает ощущение тонкости нити, на которой подвешены базовые факторы выживания. Неважно, как будет выглядеть апокалипсис, будет он глобальным или локальным, будет он иметь естественные причины или социальные, — города, особенно мегаполисы, окажутся совершенно беспомощными в случае разрушения инфраструктуры. Это, возможно, отчасти снова средневековый страх перед осадой, всегда приводившей города на грань голодной смерти. Так вот, когда гром грянет, ты всегда сможешь вырастить для себя картошку в мешке на бэк-ярде, огурцы — на вертикальной грядке на крыше и, чтобы не скучно было это жевать, укроп, петрушку и базилик — прямо на кухне, подвесив на стену двухъярусные горшки, вырезанные из пластиковых бутылок из-под газировки (кстати, симпатичная конструкция, рекомендую любителям жанра).
Есть тут еще один интересный аспект: тяготение к средневековым стратегиям выживания — свидетельство упадка идеи государства в его современном понимании. Собственно, об этом говорят открытым текстом американские выживальщики: в случаях масштабных катастроф последнего времени (в пример приводится, в частности, ураган "Катрина", парализовавший несколько лет назад Новый Орлеан) государственные органы, призванные защищать своих граждан, не делали половины того, что могли бы сделать, или четверти того, что следовало делать. Государственная машина не выполняет свои базовые функции по защите жизни и имущества налогоплательщиков. Но если спасение утопающих — дело рук самих утопающих, зачем платить налоги и содержать бюрократию? Локальная кооперация может показаться (и оказаться) значительно более эффективной стратегией выживания. При всей своей средневековости.
Кстати, именно на этой догадке могут — подсознательно — базироваться нынешние тенденции дезинтеграции крупных государственных и сверхгосударственных образований. Конечно, глобальные проекты, связанные с прорывами в глубины космоса или раскрытием тайн квантовой механики, в такой ситуации невозможны, поскольку требуют совокупных усилий и консолидации материальной базы (как совершенно резонно указывал Стивен Хокинг на фоне Брекзита). Но дело в том, что не до жиру. Когда люди чувствуют запах близкого конца света, тут уж каждый сам за себя и один Бог за всех.
Впрочем, остается маленькое и очень нехорошее подозрение, что причина может поменяться местами со следствием: своим уходом от глобальных проектов в проекты индивидуального выживания мы сами лишаем свой мир шанса на будущую жизнь.
