Сто лет христианства. Почему в православии место России заняла Эфиопия (ИНФОГРАФИКА)
Pew Research Center опубликовал исследование Orthodox Christianity in the 21st Century. Результаты оказались довольно пессимистичными для православной части мира: ее размер скукоживается. То есть в количественном отношении все не так плохо: православных за последние сто лет стало почти вдвое больше, их количество достигло 260 млн. Но на фоне общего роста популяции, в том числе христиан, результат все же оказался отрицательным: если сто лет назад православные составляли 20% христиан мира, то на сегодняшний день их осталось всего 12%. На фоне глобальной статистики доля православных еще более скромна. К православному вероисповеданию принадлежит всего 4% населения Земли. Сто лет назад было 7%.
Католики и протестанты, напротив, показали позитивную динамику, увеличив свою долю до 50% (с 47) и 38% (с 32) соответственно. Католики, протестанты и нехристиане, отмечают исследователи Центра Пью, последнее сто лет увеличивали свою численность гораздо более эффективно, чем православные.
Всему виной география
Всему виной, как становится ясно из дальнейшего текста исследования, география. Сто лет назад все три ветви христианства концентрировались преимущественно в Европе. И если протестанты и католики уже в то время очень активно расползались по карте мира, православные не спешили вслед. Даже активная трудовая миграция и беженцы от войн и революций не помогли православию "засеять" другие части света семенами своей веры, как это сделали католики и протестанты. Если сто лет назад в Европе насчитывали 91% православных, то и сегодня 77% православных живут по-прежнему в Европе. В то время как европейская доля католиков составляет всего 24%, а протестантов и того меньше – 12%.
Таким образом, православие оказалось заложником европейских демографических проблем, особенно заметных на фоне взрывного роста численности населения в других частях света. Не охваченных или почти не охваченных духовной миссией православной церкви. Кроме того, как отмечают исследователи, население Европы довольно сдержано в проявлениях своей религиозности: исповедальное рвение здесь крайне низко по сравнению с другими частями света. Оценка "важности веры жизни" здесь самая низкая, и "бацилла секуляризма" поражает всех без разбору – и православных, и католиков, и протестантов и даже мусульман.
Особое место в исследовании занимает Россия, ведь именно на ее долю приходится почти половина всех православных мира - около 100 млн из 260 млн. Кроме того, Россия почти не скрывает того, что религия – один из факторов ее международной политики. Полуразрушенные после распада СССР и Варшавского договора связи поддерживаются "по линии РПЦ". То есть "линия РПЦ" и "православие" вообще оказываются одним из орудий гибридной войны. С этой точки зрения тот факт, что православие сосредоточено преимущественно в Евразии, создает массу неудобств и поводов для тревоги.
Украина в этом исследовании оказалась частью "русского православия". Можете обижаться за эту "небрежность" на центр Пью, невольно подтвердивший претензии РПЦ на украинскую часть "канонической территории". Но по сути это мало что меняет в самом исследовании. Разве что численность РПЦ можно считать несколько переоцененной, как и степень религиозного рвения. Но в остальном, боюсь, украинские православные мало выделяются из общего постсоветского и постатеистического мейнстрима.
На нашем пространстве, согласно исследованию, с религиозностью дела обстоят хуже, чем в других православных общинах мира. Всего 18% "русских православных" (непонятно, правда, входят ли в их число украинцы) ежедневно молятся. В Украине всего 20% православных признают, что религия "очень важна в их жизни". Для сравнения: в Греции (лидер номинации) – 59%, в Грузии и Румынии – 50%, в Боснии – 46%, в Молдове – 43%. В России, правда, всего 15%. Зато в "бездуховных" США – 52%, а в Эфиопии – 98%. Эфиопия, согласно исследованию, вообще "православный лидер мира", как бы ни раздували щеки иные прочие. В Эфиопии, впрочем, церковь, хоть и восточной традиции, не православная в полном смысле слова и находится вне системы мирового православия. Но то, что эфиопскую (как и армянскую – еще одну древневосточную) церковь "приписали" к православным, только улучшило нашу статистику. Эфиопская церковь едва ли не единственная из описанной в исследовании "православной команды" успешно развивается, растет численно и отличается колоссальным рвением.
"Феодальная раздробленность" православия
Православие распространялось преимущественно из Византии на восток, в то время как католицизму и протестантам достался запад – сначала до Атлантики, а там и за нею. В то время как православная миссия безнадежно увязала в клязьминских болотах на севере, а на юге была смята напором ислама, западные христиане бороздили просторы морей и океанов и миссионерили всех подряд. Очень соблазнительно увидеть в таком историческом раскладе перст судьбы. Или три перста Фортуны.
Но судьбой и удачей все не исчерпывается. Стагнация православия – закономерный результат политики, принятой в мировом православии. Состоящем из отдельных церковных иерархий, каждая из которых надежно закрыта в своем географическом локале – "канонической территории". Привязка церкви к куску земли, этнической группе или государству вносит специфические коррективы в понимание миссии и способность церкви распространять веру по лицу Земли.
Тут не составляют исключения даже древние патриархаты, хотя на их канонических территориях православные составляют меньшинство и о непосредственном обслуживании национальных идей и государственных интересов речь не идет. Эта часть православной церкви считает себя хранителем некой "небесной Византии", которой нет нигде, помимо церкви, но оттого хранит с еще большим рвением.
Нет вообще православной церкви. Есть православные церкви, которые находятся в сложных отношениях между собой, каждая из которых прочно привязывает себя к нецерковному проекту и/или оправдывает свое существование и "самобытность" обстоятельствами, не имеющими прямого отношения к вере и религии. Это отличает православную "феодальную раздробленность" от универсализма протестантов, которые представляет собой сетевую "горизонтальную" структуру, в то время как православная церковь — это набор иерархий, слишком мало связанных друг с другом и слишком сильно - с земными владыками и земными же владениями.
Каждая православная церковь контролирует определенную территорию и не имеет ни малейших экспансионистских тенденций. Как китайцы никогда не стремились к захватническим войнам, потому что Небо было раскинуто только над территорией Поднебесной, так и каждая православная церковь не спешит "отмиссионерить" мир. Она довольствуется вверенной ей территорией и ролью "духовного руководителя", "соратника" земного владыки. Почти все православные церкви (за исключением Пентархии) сформировались как государственные проекты, и по сей день формальный запрос на "свою" церковь – автономную или автокефальную – должен исходить от главы государства. "Своя церковь" - что-то вроде аттестата зрелости для государственной власти. Когда-то ее добывали, приставляя нож к горлу византийского императора, потому что добиться независимости "своей" церкви означало добиться окончательной политической независимости от бывшей метрополии. Нравы смягчились, теперь не обязательно устраивать осаду Константинополя - да и турки не поймут, - но православие все равно остается заложником политических амбиций власти. Или их отсутствия.
Смычка с государством
Православие не расползается по карте мира, потому что его экспансия может быть связана только с государственной экспансией. Гибридность, в изобретении которой принято сейчас осуждать Россию, в полной мере была присущая уже Византии: обращать варваров, присоединять их земли к своей канонической территории, скреплять это династическим браком и отправлять на миссию монахов-резидентов и епископов-агентов – было актом не только и не столько духовным, сколько политическим. Не христианской миссией, а византийским империализмом.
С тех пор как Византия исчезла из реального мира, церковь, имитирующая Византию и ее двор, выглядит несколько странно. Зато у нас есть русское православие, принявшее на себя роль "наследника" Византии – и подхватившее ее методы. В свою очередь, русское православие стало сначала скрепой империи, а потом и пугалом для тех, кто сыт империей по горло.
Может, теперь, чтобы получить автокефалию, нужно не бомбардировать формальными запросами Фанар, а взять в осаду Москву? По аналогии и "по праву преемства", так сказать...
Без государственной экспансии, без политической воли государя к расширению границ само по себе православие не распространяется по карте. И, соответственно, не растет численно. Если протестантская церковь может возникнуть буквально "из ничего" - там, где двое или трое собрались во Имя Его, если католические миссионеры колесят по всему миру и берутся за любую работу – кормят, лечат, учат, копают и на гитаре играют, то возникновение православной общины на неканонической территории возможно только в виде общины мигрантов – диаспоры. Для которой вероисповедание оказывается частью национальной самоидентификации, ниточкой, протянутой к далекой родине, а не миссионерским вызовом. У диаспоры нет цели обращать другие народы в свою веру. Напротив, вероисповедание оказывается средством противопоставить себя другим народам и уберечься от ассимиляции. Поэтому "наших" по миру много и становится все больше, но распространению православия это не помогает.
Кроме того, изоляционизм диаспорных приходов поддерживается материнской церковью. Если диаспора начинает слишком активно открываться новой родине и "миссионерить" местное население, у такого прихода могут быть неприятности – как показала история с Сурожской епархией РПЦ. Материнской церкви интереснее сохранять свое влияние на зарубежный приход, чем содействовать успеху православной миссии.
Сосредоточенность на себе, своих домашних интересах, на контроле собственных границ и отпоре чужой экспансии (тех же католиков и протестантов, у которых нет понятия каноническая территория, зато есть понятие миссии) укрепляет православные умы в склонности к консерватизму и изоляционизму. Исследование Центра Пью иллюстрирует тезис об изоляционизме отношением к объединению западной и восточной ветви христианства. Единственная православная церковь, которая демонстрирует относительную лояльность к этой идее, – Румынская ПЦ. Здесь поддержка объединения католиков с православными составляет 62%. Замкнутость на относительно небольших территориях и в относительно небольших группах, ощущение собственной истинности и исключительности, необходимости хранить чистоту веры - психология "остатка Израилева" - не лучшая стратегия для глобального мира.
Расцерковление веры
Но может быть, география – это не так уж важно? У многих православных церквей и дома дел по горло – не нужно на путешествия тратиться. Согласно исследованию Центра Пью постсоветские православные демонстрируют крайне низкий уровень религиозности. Социологи великодушно списывают наши низкие показатели на многолетнюю промывку мозгов научным атеизмом. Не они одни – среди наших церковников такое мнение также бытует. У нас вообще принято все списывать на "папередников".
Не отрицая значения промывки мозгов, все же позволю себе усомниться в том, что все дело именно в "папередниках". Постатеизм, как и любая ситуация "пост-", должен был ознаменоваться глубокой (или скорее широкой) заинтересованностью к запретному ранее плоду. И так оно и было в 1980-90-х, когда публика, болезненно переживавшая духовную пустоту после тотальной потери веры в коммунизм, ринулась в церковь в поисках новых духовных основ. Можно писать трактаты о том, почему церковь в тот момент упустила свой шанс, не сумела поймать, обратить и удержать изрядную часть этих мятущихся душ. Но отметим только этот факт: не сумела. Души метнулись дальше - кто "осел" в протестантских церквях, которые, кстати, тоже росли в этот период, как грибы после дождя, кто нашел себе заменители религиозной веры, что не так уж сложно в информационную эпоху и в условиях потребительской культуры.
Наша низкая религиозность, безусловно, связана с советской травмой. Но ровно постольку, поскольку с нею связаны все прочие проблемы нашей общественной жизни. Низкая религиозность - результат отсутствия церковной жизни, что, в свою очередь, только часть общей проблемы отсутствия гражданской жизни в целом. Отчужденность человека от человека проявляется и в отчуждении человека от общины, от братьев во Христе. Так же как в государстве, в церкви постсоветский человек видит главным образом иерархию. Или еще меньше – "место". Иерархия ему не нравится - эта церковная элита мало чем отличается от элиты политической.
Внутренняя миссия постсоветских церквей проваливается по той же причине, по какой проваливается внешняя, – из-за ассоциации церковной и государственной иерархий. Перемешивание национального с вероисповедальным оказывается удобной вещью для обеих сторон - и национальной/государственной, и церковной. Но она имеет издержки. Церковь начинает восприниматься как часть государственной машины, и ассоциация с вероисповеданием становится пассивной – как пассивна обычно у нас ассоциация себя с определенной этнической группой или с гражданством, которое тебе достается просто по месту рождения и ни к чему не обязывает, кроме разве что выплаты налогов. Вера оказывается "состоянием", а не "выбором" и не "действием". Выбор разве что в том, что здесь налоги можно не платить.
В результате в постсоветских странах мы наблюдаем любопытный процесс – расцерковление веры. Большинство православных (или тех, кто так себя называет) не связывают себя ни с какими церковными структурами и почти ни с какими исповедальными практиками. Включая молитву и чтение Писания. Такая вера имеет право на существование – вот только это уже не православие в строгом смысле слова. Да и низкий уровень оценки "важности веры в жизни" - совершенно естественное следствие отсутствия практики. Собственно, "неважность" и "отсутствие практики" составляют порочный круг. Который церковь призвана разомкнуть, но не может.