Они возвращаются. История циклична, и новые армагеддоны не за горами
Не так давно корреспондент журнала "Экономист" Адриан Вулдридж написал колонку о том, что во втором десятилетии XXI в. наблюдаются процессы, которые в значительной степени напоминают события столетней давности. Это явление автор связывает с рядом трагических юбилеев. Чего он не делает — не проводит параллелей между тогдашними и нынешними событиями. А параллели, стоит отметить, прелюбопытные.
Сто лет спустя
Прежде всего прошло лишь два года с тех пор, как мы отметили вековой юбилей начала Первой мировой войны, которая фактически разрушила сложившийся к тому времени либеральный миропорядок. Но в то же время прошло целых два года с тех пор, как российское вторжение в Украину и аннексия Крыма также фактически разрушили миропорядок, сложившийся после Второй мировой.
В 2016-м, в столетнюю годовщину битвы на Сомме, ужаснейшего кровопролития в ходе одного из страшнейших конфликтов в истории, мир стал свидетелем битвы за Алеппо, повлекшей одну из самых чудовищных гуманитарных катастроф современности. Между тем конфликт, в ходе которого это случилось, демонстрирует полную потерю дееспособности международных надгосударственных структур. По факту это все тот же кризис либерального миропорядка.
И вот, наконец, в 2017 году исполняется 100 лет с тех пор как Владимир Ульянов (Ленин) организовал вооруженное восстание в России. Именно большевистский путч, отмечает Вулдридж, привел к ряду трагедий. Приход к власти Иосифа Сталина на "одной шестой части суши" повлек смерть десятков миллионов людей в результате коллективизации и индустриализации, а также создание системы тюремных лагерей. А главное, одной из множества реакций на построение коммунизма в отдельно взятой стране в Европе стали нацистский и фашистские режимы Гитлера, Муссолини и Франко.
После Второй мировой войны в западной политике воцарилось убеждение, что проблемы, которые довели до авторитарных режимов левого и правого толка, не должны повториться снова. Для этого был создан ряд глобальных институтов, таких как Всемирный банк, Международный валютный фонд и Организация Объединенных Наций, которые должны были стабилизировать мировую экономику и вовремя предотвращать появление конфликтов.
Можно сформулировать это и по-другому. После осознания того, что введение убийственных систем в нацистской Германии и СССР происходило с помощью террора и страха, когда критическая способность субъектов идеологического контроля практически сводилась к нулю, возникла необходимость привести мировую политику до того состояния, которое сделало бы невозможным возврат подобных вещей.
В середине ХХ в. считалось, что поражение тоталитарных режимов засвидетельствовало прекращение жестокой борьбы за идеологическое господство. Формировалось убеждение, что тогдашние советская и американская системы большей частью ориентированы на благосклонность (и в какой-то мере — благополучие) потребителя, что в результате приведет к остановке холодной войны и постепенному сближению некогда соперничавших мировоззрений, поскольку современное человечество стремится к лучшей жизни. В то время эта мысль казалась хоть и не совсем реалистичной, но вполне желанной. Экономическая стабильность провозглашалась главной политической целью. Значительные успехи были достигнуты в создании государства всеобщего благосостояния в Европе, что в конце концов привело к распаду одной из крупнейших в то время империй — Советского Союза. В идеологическом плане это выглядело не просто победой либерального мира, а достижением консенсуса и устранения разногласий.
Однако возникало немало недоразумений относительно основных принципов мирового порядка и их практического применения. Даже если предположить сходство взглядов на принципы социального государства, идеологическое инакомыслие может просто отличаться в технических вопросах. Например, как собирать средства на социальные услуги? Какие группы должны иметь преимущество в получении государственной помощи? Эти и другие вопросы порождают множество ответов, порой диаметрально противоположных. Среди них, в частности, введение прямого/косвенного налогообложения или "бремя богатого человека" — обязан ли он брать на себя главный финансовый груз общества? Возникал еще и такой вопрос: как расставлять приоритеты среди конкурирующих претензий? Иными словами, чья правота более правильна — большинства или меньшинства? Плебса или элит? Либо — с известной долей сарказма — униженных или оскорбленных?
Хотя в 1950-х говорили о завершения эры идеологий, эти самые идеологии, разумеется, не прекратили своего существования. И когда ХХ в. подошел к концу, его финал принес не только политическую, но и социокультурную смену мирового порядка. После завершения холодной войны и коллапса коммунистических режимов трагическая дата 11 сентября 2001 г., ознаменованная террористическими атаками на Нью-Йорк и Вашингтон, полностью изменила мир. Старые общества классовой солидарности оказались раздробленными.
Вера в возможность установления объективных и универсальных ценностей жизни, которые являются залогом прогресса, уступает давлению антифундаменталистских настроений. А это порождает новые идеологические движения, преимущественно антикапиталистические и антиглобалистские, порой принимающие причудливые неоархаичные формы, фундаменталистские по своей сути (ИГИЛ и евроскептические движения — наиболее яркие тому примеры).
От древних греков до Уробороса
В мифологической и философской традиции издавна прочно укоренилось понятие "вечное возвращение", согласно которому все виды существования в мире неизбежно повторялись и будут повторяться бесконечное количество раз во временном и пространственном измерениях.
Известно, что в неевропейских цивилизациях майя и ацтеков циклическое время играло одну из главных ролей в осмыслении мира. На других континентах подобные представления распространялись не менее успешно. Так, концепция циклических моделей занимает ведущее место в индийских религиях (джайнизм, индуизм, буддизм и другие), где говорится о том, что колесо жизни напоминает бесконечный цикл перерождений, от которого непременно нужно освободиться. В Древней Греции концепция вечного возвращения была связана с многими традициями. К примеру, Гераклит Эфесский утверждал, что под влиянием такого начала, как огонь, мир сгорает дотла, чтобы потом снова восстановиться в мельчайших деталях. Подобное учение в эллинистический период будет разрабатывать и стоик Зенон Китийский. А в представлении Эмпедокла четыре стихии мира (земля, вода, огонь, воздух) изначально сочетаются и разъединяются под воздействием сил Любви и Вражды.
Несмотря на то что в иудаизме формируется учение о сотворении мира, что означает линейную, а не циклическую природу времени (унаследованную впоследствии христианством) относительно физического мира, сам Создатель представляется вечным и не имеет ни начала, ни конца. Кроме того, распространено убеждение, что события в истории еврейского народа возвращаются. Так, время состоит из семи циклов, которые повторяются каждые семь тысяч лет.
Ренессансная алхимическая традиция, распространившаяся в средневековой Европе, своим символом выбрала Уробороса - змею или дракона, пожирающего собственный хвост и отражающего идею вечного возвращения. То есть все вещи упорядочены таким образом, что, когда их последовательность в осуществлении подходит к концу, она непременно должна начаться снова.
Кольцо времени
Новейшие идеологические традиции больше не фиксируются на более или менее четких видениях завтрашнего дня (образ светлого и, безусловно, лучшего будущего — наследие позитивизма — имеет все более сомнительную ценность). Теперь на передний план выходит их эмоциональная заангажированность, и эта не то фича, не то баг делает их машинами избирательного процесса. Даже в самых отдаленных уголках мира ощущается влияние невесть где разыгрывающихся событий. Выяснилось, что золотые времена медленно отходят в прошлое. Несмотря на договоренности между сторонами конфликтов о невозможности пересмотра результатов крупнейшей мировой войны, стремление к реваншизму вылилось в неустанные попытки воссоздания на территории "одной шестой части суши" новой империи. Другими важными звоночками, свидетельствующими о том, что человечество томится от относительной стабильности и хочет получить себе больше преференций, являются Брекзит в Великобритании и выборы президента в США. Далее, в странах Европейского Союза приближаются выборы новых правительств, реванш некогда маргинальных правых и левых идеологий становится все более ощутимым. Именно эти события вызывают сходство с крахом старого порядка, который тянулся вплоть до второго десятилетия прошлого века.
Конечно, речь не идет о возвращении к временам комфортного существования. Вопрос в том, как реагировать на эти новые вызовы. Мир едва удается удерживать от сползания к очередной тотальной войне.
В этой и подобных ей конструкциях, строящихся на поиске совпадений, в особенности резонансных, и катастрофических событий, знаменующих собой смену эпох, обращает на себя внимание органично вплетенная в них циклическая модель времени. Это тем более интересно, что европейские интеллектуалы не очень жаловали ее на протяжении всего позитивистского ХХ в.
Как бы то ни было, вполне мифологический, по сути, мотив вечного возвращения становится все более популярным трендом в публицистике. То или иное событие либо тенденция, свидетельствующие о сломе эпох, та или иная персоналия, претендующая на лавры деструктора, теперь трактуются не с позиций их оригинальности, а с точки зрения наличия более ранних аналогий в историческом контексте и более или менее подобных прототипов у сегодня действующих фигур. Нынешние трудности, которые испытывает Евросоюз, представляются аналогами проблем сразу двух Римских империй — как "оригинальной", не сумевшей совладать с давлением варваров на ее границы, так и Священной — рухнувшей, не сумев совладать с кризисом управляемости. Насколько такие сравнения целесообразны и приемлемы — вопрос по большому счету вторичный. Главное — что история повторяется. Она перестала быть линейной, а значит, утратила эсхатологическое звучание. Иными словами, ни Царству Божию, ни либеральному раю в духе Френсиса Фукуямы в ней места уже нет. Впрочем, эта цикличность никак не исключает некоего Армагеддона и даже множества локальных армагеддонов. То есть идея прогресса при этом никуда не девается, но воспринимается этот прогресс с изрядной долей пессимизма.
Когда фарс надоел
Как нам относиться к истории, которая постоянно возвращается, или, по крайней мере, возвращению многих из тех вещей, которые в свое время просто-таки перевернули мир и возможно не в лучшую сторону?
Известный грузинский философ Мераб Мамардашвили когда-то указал следующее: очевидно, не существует какой-то такой структуры, которая бы ограждала нас от тех вещей, из-за которых нам приходилось каяться. Мы не можем раз и навсегда сформировать для себя такой опыт, зато должны делать это постоянно. Что именно? Непрерывно формировать для себя превентивный опыт, который бы делал возможным постоянное осмысление ужасных вещей в истории. Если этого не делать, то все это будет постоянно повторяться.
Еще раз: если мы не извлекаем опыт из того, что с нами случается, мы обречены на вечное повторение всего кем-то выстраданного и пережитого, разве что в других формах.
Мамардашвили замечает, что в России никогда не было оппозиции: будь то в виде оппозиционно настроенных людей или же института, который выполняет ту же роль, что символ в мышлении. В российской истории гуляет ветер ужасных до тошноты повторений. Казалось бы, о чем может свидетельствовать только что открытый в Москве ресторан "НКВД"? Может, это только один из маркетинговых ходов и не надо уделять этому столько внимания? Мол, какая разница, что там висят портреты Сталина и приспешников его режима. Но недаром советского вождя перестали называть отцом нации, а употребляют современную форму — "успешный менеджер". Что это, если не пренебрежение и просто нежелание осмысления пагубных последствий советского режима?
В одной из своих лекций российский философ Александр Пятигорский, споря с Александром Солженицыным, сказал, что писатель не прав, возлагая вину в уничтожении русского народа исключительно на диктаторов Ленина и Сталина. То есть вопрос Солженицына должен звучать не "что они сделали с простыми русскими людьми?", а "что простые русские люди сделали с собой?". Ведь прежде чем человек начинает кого-то убивать, он должен что-то изменить в себе и сформировать в себе эту готовность убить. А отдаваться на милость разрушения куда проще, чем начать что-то осмысливать.
К слову, вспоминая ситуацию 1918 г., когда Украина в очередной раз потеряла свою независимость, едва ее восстановив, мы должны понимать, что такая опасность касается и нас нынешних. Забытая история не учит ничему. Маркс, цитируя Гегеля, утверждал, что все крупные всемирно-исторические события повторяются дважды: первый раз в виде трагедии, а второй — в виде фарса. Так вот, чаще всего повторяется как раз трагедия — от фарса мир чрезвычайно быстро устает.
Время сверхчеловека
Едва ли не наиболее значимым в традиции европейского мышления остается одно из самых загадочных понятий философии Фридриха Ницше. Сам он пользуется разными словосочетаниями: "вечный поворот" или "вечное повторение". И нередко немецкий философ использует концепт "вечное возвращение". Наиболее полно оно воплотилось в работе "Так говорил Заратустра", где получило название "учение о вечном возвращении".
Смысл и толкование ницшеанского учения о вечном возвращении до сих пор остается непроясненным. Фрагменты из "Так говорил Заратустра" остаются не очень понятными и порождают различные интерпретации. Так, сначала мы встречаем эпизод, когда один из персонажей произведения, Карлик, утверждает, что время является кругом. Позже сам Заратустра видит во сне человека, которого душит змея. Вероятно, в этом образе запечатлена собственная трагическая судьба персонажа, которому в жизни выпадают бесконечные трудности. В дальнейшем в произведении ссылки на круговидность встречаются реже. Однако эфемерный образ округлости времени всплывает снова, когда Заратустра обращается к символическому "кольцу вечного возвращения", которое скрепляет его мистический союз с вечностью.
Венцом учения о вечном возвращении является сверхчеловек. Именно он является тем идеалом, который способен стремиться возвращения буквально всего, что происходит с человечеством. Человек не должен избегать тех вызовов, которые выпадают на его долю. Какой бы страшной ни была эта судьба, Ницше призывает принять все без исключения. Только тогда человек станет сильнее. Поэтому страх Заратустры связан с тем, что в мир будет постоянно возвращаться "маленький человек". Он будет прятаться от трудностей, а не решать их.
Таким образом, существуют по меньшей мере два основных способа толкования вечного возвращения: символическая (метафорическая) и космологическая (натуралистическая) интерпретации. Сначала Ницше руководствовался символизмом змеи и кольца, что означало принимать не только все радостное и счастливое, но и все невзгоды жизни. Тогда человеческая мощь и способность противостоять вызовам проявляется в возвращении к своей сущности, которая велит неуклонно расти, мужать, достигать высшего уровня могущества. Человек способен оставаться человеком только до тех пор, пока он включен в мировой круговорот, то есть воспринимает свою судьбу как судьбу мирового исторического процесса.
Этим Ницше предвосхитил и теории времени современной науки, согласно которым ничто не происходит случайно: в пульсирующей Вселенной события не только повторяются, но и возвращаются, чтобы стать отправной точкой новых изменений. Таким образом, наше отношение к миру делает жизнь трудной или легкой.
