О дивный новый мир. Как аукнутся цивилизации протесты в США

Хотя волна протестов, накрывшая Соединенные Штаты уже более месяца назад, еще и не думает стихать, ее причины в настоящее время, в целом, понятны. Глубокий системный кризис, о наступлении которого в последние несколько десятилетий не говорил только ленивый, развернулся, наконец, в полный формат. Тихого и скучного конца истории, обещанного Френсисом Фукуямой, не случилось — напротив, эпоха потрясений и глубоких системных перемен будет, насколько можно судить, очень и очень долгой.

Слоеный конфликт

Нынешний взрыв - уже не первый, не второй, и даже не третий сигнал, ясно говорящий об износе сложившихся к концу XX века социальных и экономических механизмов. Иной вопрос, что кризис, охвативший США — мировую фабрику идей, трендов и смыслов — влияет на мир больше, чем, к примеру, полуторалетней давности протесты "желтых жилетов" во Франции. Но все эти явления имеют общую природу, с поправкой лишь на местные — американские, французские и общеевропейские реалии.

Хотя протесты "жилетов", отшумев, постепенно стихли, причины, породившие их, сохранились в полном объеме и продолжают усугубляться, отчего затишье носит априори временный характер. Эти причины очень глубоки и многообразны, их нельзя устранить в один ход. Недаром ведь, после того, как правительство откатило назад повышение налога на топливо, давшее старт волне протестов, "жилеты" еще несколько недель громили Париж, притом, без явного лидера и не выдвигая определенных требований.

Конечно, банальное желание нажиться на мародерстве тоже имело место и работало как мобилизующий фактор. Но оно было значимо скорее в первые недели, когда еще не все магазины, доступные толпе, были разгромлены. К тому же, далеко не все протестующие были мародерами. Неопределенность требований в сочетании с запредельным недовольством порождал, в первую очередь, высокий уровень тревожности, царившей в рядах "жилетов", скорее ощущавших, чем осознававших безысходности своего положения, и, одновременно, неспособных к самоорганизации в больших масштабах. Всё это и вело к невозможности внятно cформулировать их общие и при этом — исполнимые требования.

Так, когда лидер одной из групп протестующих заявил на камеру, что надо менять "весь курс политики Макрона", он, безусловно, выразил общие настроения протеста — глубокое недовольство всем, и сразу, но не смог сформулировать желаемую альтернативу существующему положению дел. "Французы — не воробьи, они не хотят крошек, которые им дает власть, они хотят багет", — заявил этот революционер по имени Бенжамин Коши. Однако, описать величину и начинку требуемого багета ни он, ни другие протестующие были не в состоянии.

Впрочем, прикинуть примерный объем их притязаний было несложно, вот только результат такой прикидки выглядел неутешительно. Невысказанные требования "жилетов" были принципиально неисполнимы в рамках существующей системы экономических отношений. Чтобы их исполнить, понадобилась бы социальная революция (не социалистическая, не путаем, всё намного сложнее!), сопровождаемая разрушением старого мира и построением нового, основанного на иных, отличных от сегодняшних, экономических и социальных механизмах.

Неисполнимость запросов протеста в рамках существующих правил игры была настолько очевидна, что ее могли осознать, или, по меньшей мере, ощутить даже сами протестующие. По крайней мере, это относилось к лидерам групп, выступавших в роли мозга протеста – да, маленького, примитивного, децентрализованного, но, тем не менее, управлявшего остальными частям его коллективного тела. Эта плохо осознаваемая, но явственно ощущаемая "жилетами" безысходность ситуации порождала в их рядах либо метания, с единственной целью – всеми способами разрушать ненавистный им порядок вещей, либо попытки выстраивать новую систему отношений на уровне доступного им видения желаемого будущего и на доступных ресурсах. Но такие попытки, ввиду слабой осознанности причин и недостатка ресурсов для создания альтернатив могли быть только провальны.

Когда у такого, по большей части эмоционального и иррационального, но лишенного ясной идеологии и программы действий протеста нет внешней подпитки, он постепенно выгорает и затухает. Наступает затишье, в ходе которого недовольство копится вновь, до очередной, неизбежной, но почти бесполезной вспышки, поскольку все проблемы остаются нерешенными. Такое затишье мы и наблюдаем сейчас во Франции — и это уже не первый протестный цикл, начиная с 1968 года, который можно условно принять за точку отсчета. Вот только успехи, достигнутые за прошедшие полвека, в ходе нескольких протестных циклов, выглядят до неприличия скромно. Добиться права на секс в студенческих общежитиях, что было стартовым требованием бунтарей весны 1968, оказалось куда проще, чем решить реальные проблемы, приводящие периодическим взрывам недовольства, или хотя бы внятно обрисовать их, предложив варианты решения.

Ровно по той же "жилетной" схеме разворачивались недавние протесты в Чили, Боливии, Эквадоре, Ираке, Ливане, Грузии, Албании, Алжире, Гонконге. Максимумом, которого удавалось достичь протестующим, были устранение поводов, непосредственно приведших к взрыву — отмена непопулярных решений либо уход особо ненавистных функционеров. Но если это и удавалось в какой-то момент, то даже в среднесрочной перспективе не решало проблем, породивших протест. В тех же случаях, когда власти не стремились избегать насилия — в Иране, Венесуэле и России, они успешно давили протесты, и при этом чувствовали себя прекрасно. Иной вопрос, что в наши дни такие крайности — удел стран, сознательно взявших курс на отсталость и изоляцию, которые их правители обычно зовут "особым путем".

Если же у протестов есть подпитка, берущая на себя и роль организующего ядра, то они могут не стихать довольно долго, и даже привести к смене команды у власти. Но и в этом случае базовые проблемы, послужившие им стартовой точкой, остаются не сформулированными ясно, и, как следствие, не разрешенными.

У нынешних протестов в США подпитка, несомненно, есть. Демократическая партия решила во что бы то ни стало прервать на Трампе традицию двух подряд президентских сроков, незыблемую в последние десятилетия — и играет ва-банк, надеясь консолидировать свой электорат, расширив его за счет примерно 20% колеблющихся в условиях паритета 40/40. Но беспорядки, породившие волну насилия, стали консолидировать также и электорат Трампа. Более того, очень похоже на то, что республиканцы, действуя отчасти напрямую, а отчасти используя неаффилированные с ними явным образом структуры, вроде Demand Protest, или аналогичные ей, успешно перехватывают инициативу у демократов, сознательно доводя ситуацию уже до самого края, с тем, чтобы колеблющиеся избиратели наглядно увидели, как выглядит ад, где правят беззаконие и расизм — черный, а следом за ним и белый, задавленный в последние десятилетия, но актуализируемый сейчас, как ответ на волну черного расизма.

Уже одно то, что две крупнейшие партии США решились на столь крайние меры, говорит о глубине системного кризиса, и о том, что глубокая перестройка всей мировой системы, носящая, без преувеличения, характер глобальной экономической и социальной катастрофы, или революции — впрочем, одно вовсе не исключает, а, напротив, дополняет другое, — может начаться уже в самое ближайшее время. Это и делает завоевание власти именно в этом избирательном цикле критически важным для обеих команд, поскольку объем полномочий в момент кризиса и определит те позиции, которые им удастся занять при тотальном переделе глобального поля и обновления правил игры на нем.

Тем не менее, несмотря на высокий накал уличного противостояния, никакой, даже минимальной возможности гражданской войны, вырастающей из протестов, охвативших США, сегодня не видно. Изменения, способные привести к глобальным катаклизмам, носят куда более глубокий и фундаментальный характер, протесты же – всего лишь рябь на поверхности Океана, порожденная взаимным троллингом республиканцев и демократов.

Однако неприязнь между черной и белой общинами существенно возросла с момента начала протестов, и в этом нет никаких сомнений. Несомненно, ее рост продолжится, и это будет иметь долговременные последствия. Тактически, в ближне-среднесрочной ситуации, возросшая расовая рознь выгодна обеим сторонам, ведущим сегодня борьбу за Белый дом. На вспышку расовой ненависти и на ее последствия можно будет списать множество неурядиц, обвинив в ней проигравших, а борьба за восстановление расового мира, наряду с карантинными мерами в связи с пандемией COVID-19, отвлечет внимание общества от принципиально нерешаемых, и даже не вполне осознаваемых им в настоящее время, но, тем не менее, крайне болезненных проблем. Кроме того, вспышка расизма и порожденное ей насилие, вкупе с карантинными мерами, позволят обосновать введение жесткой цензуры, а также и прямой диктат по широкому кругу проблем, не связанных напрямую с расовой и карантинной тематикой.

Именно по этой причине протестам, притом, вполне сознательно, и пытаются придать ярко выраженный расовый характер.

Итак, мы видим уже два слоя конфликта. Первый слой — борьба демократов и республиканцев за кресло в Белом доме. Второй — недовольство в американском обществе, возникшее в связи с крахом "американской мечты". Максима "упорно трудись, и ты обретешь счастье, ибо Америка — страна свободы и великих возможностей, где каждый человек может добиться успеха в жизни" утратила актуальность. А, поскольку США во всех смыслах, от эмиссии идей до эмиссии валюты, являются мировым лидером, последствия этого неизбежно проецируются на весь мир.

Конечно, "американская мечта" всегда была скорее идеалом, чем реальностью, пусть и сильно приукрашенной. Но после окончания 2МВ общество США шаг за шагом подошло к ее воплощению как никогда близко. Уровень жизни вырос, а перечень доступных гражданских свобод расширился. Затем, мало-помалу, наступил перелом и начался спад. Не вдаваясь в подробности того, как протекал этот процесс, обозначим лишь его важнейшие итоги.

Первое: в результате серии НТР большая часть пролетариата превратилась в прекариат - в лиц, чья занятость носит хронический временный характер. Важнейшее отличие пролетария и прекария состоит в том, что, если первый ориентирован на выстраивание относительно долговременных договорных отношений с работодателем, второй живет короткими сделками, являясь, по сути, микропредпринимателем, непрерывно продающим свой труд, знания и социальные связи.

Второе: доля финансовых активов стала расти быстрее, чем материальный капитал, причем в более развитых странах этот разрыв вскоре стал критическим. В результате, в восьмидесятых годах прошлого века главным источником прибыли стали финансовые спекуляции, а в настоящее время 98% финансовых операций носят спекулятивный характер. В фиктивных, но доходных сферах возник переизбыток капитала, в то время как направления, связанные с материальным производством, в том числе и такие, от которых зависит будущее планеты, испытывают дефицит средств. Однако эта проблема не выявляется в рамках господствующих экономических теорий, рассматривающих экологический, финансовый и промышленный капиталы как эквиваленты.

Опережающий рост доли финансовых активов в развитых странах вызвал их деиндустриализацию с выносом материальных производств в третий мир. Это привело к появлению в этих странах значительного слоя лиц, живущих исключительно на социальное пособие, и не имеющих перспектив получить работу где бы то ни было, кроме криминальных структур. В свою очередь, это вызвало рост и глобализацию криминальной экономики, и появление ещё одной разновидности вида капитала — теневой.

Что касается легального рынка труда, то деиндустриализация оставила на нем только сферу обслуживания и нематериальное производство, в широком спектре от технических идей и торговых брендов, до операций с финансовыми инструментами высокого уровня, понимание которых, даже в общем виде, зачастую недоступно неспециалисту. Материальное же производство не то, чтобы исчезло совсем, но оказалось вытеснено на периферию, став сильно зависимым от нематериального – от тех же брендов, к примеру, не говоря уже о ситуации на финансовом рынке, которая вообще приобрела глобальное влияние.

Такое постиндустриальное материальное производство быстро насыщается мигрантами, не имеющими права на социальное пособие. Местные жители, напротив, оттуда уходят, поскольку размер пособия вскоре становится сравним с уровнем зарплаты, доступным там, а дополнительный заработок, при некоторой решительности, можно найти в теневом секторе.

Вишенкой на торте становится деградация системы народного, то есть, доступного бедным слоям общества образования. В новых условиях оно оказывается не только избыточным, когда добротные знания, даже начального уровня, негде применить, но и потенциально опасным, в связи с большой вероятностью криминализации его обладателей, а также их участия в социальных протестах. В итоге, доступное образование редуцируется, причем, происходит это фактически по согласию сторон: выходцы из социальных низов не видят смысла учиться, а элиты, и без того вынужденные содержать миллионы бывших пролетариев, не сумевших перейти в прекариат и продавать свой труд в новых условиях, не видят смысла в дополнительных расходах на их обучение. Это надежно и долгосрочно загоняет ситуацию в тупик.

Третье: разрыв между 1% самых богатых и 50% самых бедных существенно вырос за последние 30-40 лет, и, в первую очередь, именно в США. Так, если в Западной Европе с 1980 по 2016 год доля верхнего 1% и нижних 50% в национальном доходе изменилась с 10% и 24% до 12% и 22% соответственно, то в США изменения были радикальнее: с 11% и 21% до 20% и 13%. При этом, социальная граница бедности в американском обществе в силу исторических причин сильно коррелирует с расовой принадлежностью, что сразу придает социальным конфликтам расовый оттенок.

В ситуации растущего неравенства и уменьшения доходов нижних 50% происходит и размывание среднего класса. Он уже не выполняет роль гаранта стабильности и социального мира, а его нижние страты психологически солидаризуются с бедными, воспринимая присущий им радикализм.

Надо также отметить, что общемировой показатель соотношения доходов 1% самых богатых и 50% самых бедных за это же время изменился с 16% и 8% до 22% и 10%. Что же до разрыва между странами, то благосостояние в ведущих государствах Запада (США, Австралия, Япония, Израиль, страны ЕС и другие государства с высоким доходом) в 52 раза превышает показатель беднейших стран Африки (Конго, Мадагаскар, Танзания). Разрыв между богатыми и бедными внутри стран ведет к социальному напряжению и к протестам с требованиями социализации распределения доходов, а разрыв между богатыми и бедными странами порождает миграционные потоки, от бедных к богатым. 

Попытки разрешить этот комплекс проблем "в лоб", увеличив размер социальных пособий и расширив круг лиц, имеющих право на их получение, не срабатывают. После короткой ремиссии они лишь усугубляют растущую напряженность в обществе.

Расовая составляющая

Вместе с тем, нельзя отрицать и наличие в американском общества расового противостояния, как отдельного явления. Оно, несомненно, есть, и при этом прочно привязано именно к черной общине. Азиатская, латинская и нативная общины, также подвергавшиеся в прошлом расовой дискриминации, даже близко не порождают проблем, сравнимых по масштабу.

Лобовые атаки здесь также не работают. "Позитивная дискриминация" и прочие меры, призванные стимулировать социальный прогресс черной общины, выведя ее из числа аутсайдеров, дают, как показывает опыт, обратный эффект. Чтобы понять причины этого, надо вспомнить, что в период 1940-70 гг., когда черные американцы боролись за десегрегацию, они активно прогрессировали в социальном плане. Число бедняков снизилось с 87% до 47%, а процент работников высокой квалификации вырос вчетверо, в том числе юристов — на 55%, докторов — на 56%, а учителей — на 125%. Численность медсестер, бухгалтеров и инженеров росла еще быстрее. В Нью-Йорке за десятилетие 1940-1950 гг. заработки черных выросли втрое. В период с 1890 по 1940 гг. в браке состоял больший процент черных, чем белых: в 1925 г. пятеро из шести черных детей жили в семьях с двумя родителями. Во второй половине ХХ в., несмотря на дискриминацию, многие черные граждане США достигали успехов за рамками спорта и шоу-бизнеса: экономист Томас Соуэлл, члены Верховного суда США Тергуд Маршалл и Кларенс Томас, глава объединенного комитета начальников штабов, а затем госсекретарь Колин Пауэлл, госсекретарь Кондолиза Райс, нейрохирург Бен Карсон.

Затем, к началу XXI века, стали сказываться последствия принятия Акта о гражданских правах, запрещавшего дискриминацию "на основании расы, религии, пола", принятого 2 июля 1964 г., когда президентом был Линдон Джонсон. Запрет на дискриминацию сам по себе, как исполнение мечты Мартина Лютера Кинга о том, чтобы его дети были "судимы не по цвету их кожи, а в соответствии с их личностными качествами" можно было бы только приветствовать. Но акт фактически вводил дискриминацию с обратным знаком, в виде квот при поступлении в колледжи, на госслужбу и престижную работу в частном бизнесе.

Следующим шагом в этом же направлении стали реформы по борьбе с бедностью, позволившие женщинам получать выплаты на детей при отсутствии мужа. Идея сама по себе тоже была благой, но уравнивание размера минимальной зарплаты и пособия на детей, с поправкой на относительно низкие, ниже чем у белых, доходы черных семей, и в сочетании с перечисленными выше изменениями на рынке труда, привели к тому, что в 2011 году 72% черных детей были рождены незамужними женщинами, сидевшими на соцпособии на постоянной основе. Идея о том, что можно жить, не работая, и что это выгоднее, чем работать, пошла в массы, запустив механизм социальной деградации уже нескольких поколений черной общины США.

В итоге, черные граждане, составляющие численно около 13% населения, дают крайне негативный вклад в общую по стране статистику. Хотя, и со статистикой все обстоит очень непросто. Данные, описывающие различные аспекты жизни черной общины, приходится собирать по множеству источников, поскольку прямое и всестороннее сравнение качества жизни черных с другими расовыми сообществами США выглядит очень уж неполиткорректно и нелицеприятно. Так, по разным изданиям давно уже кочует подборка, согласно которой 13% черного населения, дают в общей статистике 1,4% постоянно работающих; 48% заключенных в тюрьмах в целом и 77% отбывающих пожизненный срок; 53% от общего числа членов преступных группировок. Черными являются также большая часть больных венерическими болезнями и СПИДом; бездомных; живущих в условиях нищеты и получателей Welfare. Вычитание черного населения из общей статистики США по IQ увеличит его на 7,4%, выведя Соединенные Штаты на третье место в мире, наравне с Японией, а та же операция со средним баллом SAT поднимет его на 10%, с 1000 до 1100.

Эту подборку, которая, повторяю, всплывала в разных публикация множество раз, почти столько же раз нещадно критиковали. Действительно, какие-то цифры в ней уже устарели, а какие-то были сомнительны изначально, не отражая всей картины в целом. Объективность IQ для описания мощи интеллекта вообще подвергается сомнению современной психологией. Очень многое в этой критике верно. Но все это, вместе взятое, разбивается об одно-единственное возражение: даже при самом доброжелательном по отношению к черным подходе невозможно, не прибегнув к рисованию цифр просто с потолка, составить аналогичную по смыслу подборку, говорящую об их социальном лидерстве, или хотя бы о социальном равенстве с другими общинами. И тут уже сколько ни критикуй каждое отдельное исследование, сколько ни приводи примеров черных, добившихся выдающихся успехов – а они есть, разумеется, их просто не может не быть среди десятков миллионов, — но отвертеться от признания социального аутсайдерства черной общины никак не получится. Оно есть, и существует, как объективный факт. Само по себе это не доказывает "расовой неполноценности" черных, но ясно говорит об их социальном неблагополучии, глубоко укорененном и привязанном к расе, как к заметному маркеру.

Можно ли после этого упрекать полицию в том, что она настороженно относится к черным, объявляя это "расизмом"? Очевидно, нет. Полицейские просто не хотят получить пулю, нарвавшись на отморозка, и знают из опыта и статистических данных, что отмороженность коррелирует с цветом кожи. К слову, с учетом числа правонарушений, совершенных черными в сравнении с другими расовыми группами, миф о предвзятом отношении полиции именно к черным, и об их задержаниях без серьезных на то причин, рассыпается в пыль.

Эта неприятная ситуация имеет характер воронки, попав которую, выбраться крайне сложно. Всякое гетто, и в первую очередь криминальное, порождает контркультуру. Вести же борьбу с черной контркультурой и не получить ярлык расиста сегодня невозможно. Напротив, американская черная субкультура, включающая в себя ощутимую криминальную составляющую, стала, в связи с большим влиянием США на остальной мир, глобальным контркультурным проектом, подхваченным шоу-бизнесом.

Это объясняет и глобальную, вышедшую за пределы США, вспышку черного расизма, включая глобальную же волну вандализации памятников, поставленных успешным, и, в силу уже одного этого, ненавистным белым, которых объявляют расистами всех сразу. В число расистов попадают и борцы с рабством, о которых черные погромщики, не желающие знать культуру и историю белых принципиально, в рамках своих "специфических ценностей, которые нужно уважать", просто не имеют представления. Под снос пошли даже памятники Сервантесу, пять лет пробывшему в Алжире в рабстве у черных. К слову, черная торговля белыми рабами, счет которым шел примерно на пять миллионов, — тема отдельная и интересная, но в современных США — неполиткорректная. Рабам положено быть черными, рабовладельцам — строго белыми. Более сложные конструкции большинству черного населения, не страдающему избытком образования и интеллекта, недоступны, а в среде леволиберальной общественности считаются почти такими же неприличными, как обсуждение вопроса о числе евреев, активно сотрудничавших с Гитлером.

Вместе с тем, примитивизация черных открывает возможности для популистских манипуляций по привлечению их голосов. А голоса черных составляют сегодня 26% поддержки Демократической партии США.

Кто защитит права большинства

Несомненно, проблема расовых отношений, причем, именно отношений черных с со всеми другими общинами, а не с одной только белой, существует реально. Списать ее целиком на отдаленные последствия сегрегации и рабства тоже не получится, хотя бы потому, что, по меньшей мере, треть чернокожих американцев, включая Барака Обаму, не являются потомками рабов. И, даже во времена рабства на Юге, далеко не все черные прибывали в США как рабы.

Реальная проблема черных существует как частный случай проблем, порожденных имущественным неравенством и деиндустриализацией. Иной вопрос, что именно ее расовую составляющую зачастую выгодно выдвигать на первый план, провозглашая "борьбу с белым расизмом" и уводя в тень реальные проблемы, не имеющие приемлемого решения.

Такая подмена антирасизма черным расизмом, сносом памятников и стигматизацией прошлого зачастую выгодна именно правящим элитам, и совершается при их поддержке, хотя и не афишируемой, но очевидной. В эту подмену вовлечены все партии, так или иначе допускаемые к власти, а также и то, что называют "университетской средой". Здесь же обитают и кормятся разного рода леваки, выродившиеся в секты, оторванные от реальности, и оперирующие цитатами и лозунгами столетней давности, без поправки на изменения, произошедшие в мире.

Целью элит, достигаемой в ходе такой канализации протестов, является их разложение и маргинализация, включая снижение массовости и отсечение от участия в протестном движении наиболее образованной и вменяемой части общества. Борьба за гражданские права большинства граждан подменяется и вытесняется борьбой за права разного рода меньшинств, вплоть до откровенных фриков. При этом, правящие классы получают в свое распоряжение мощные инструменты цензуры и морального террора, которые используют против гражданских активистов, рискнувших выступить в защиту реальных прав большинства населения, а также шумные шоу, для отвлечения внимания общества от реальных проблем.

В набор таких инструментов подавления и отвлечения и превратился сегодня практически весь западный леволиберальный проект. Реализуемый на верхнем уровне относительно респектабельными социалистическими и социал-демократическими партиями, при поддержке "зеленых", занимающих уже промежуточные, на шаг ближе к маргину позиции, этот проект несет в своих трюмах множество вчерашних маргиналов, внезапно повышенных в статусе "до борцов за хоть чьи-нибудь права": экс-коммунистов разных толков, анархистов, ЛГБТ, феминисток, беспартийной "прогрессивной интеллигенции" и т.п. Все это пестрое сообщество вполне успешно, и, опять же, при очевидной поддержке элит, присвоило себе роль либеральной инквизиции, практически оторвав протестное движение от всякой полезной для общества деятельности.

Косвенным свидетельством полного контроля истеблишмента над этой бесплодно-шумной компанией является, среди прочего, успешная монетизация всех ее икон: от отморозка Че Гевары до демонстративно безграмотной Греты Тунберг и далее, вплоть до уголовника и наркомана Джорджа Флойда, в котором леваки уже разглядели новое воплощение Христа.

Усилиями этих имитаторов поле реальных левых сил, способных содействовать социальному прогрессу общества и его выходу вверх, за пределы потолка развития капитализма, а не деградации вниз, с откатом к докапиталистическим отношениям, к чему до настоящего времени и приводили все социалистические эксперименты, остается надежно зачищенным. Идеология поддержки посткапиталистических реформ на политическом и гражданском уровне сегодня даже не сформулирована явным образом, хотя бы в общих чертах.

Тем не менее, запрос на ее появление исторически неизбежен, а основные положения просматриваются достаточно ясно. Это поддержка реального сектора экономики, включая реформирование фондовых рынков, борьба за качественное и максимально декоммерциализованное образование, с широким спектром знаний и компетенций, позволяющих гибко реагировать на изменения рынка труда, создание высокотехнологичных рабочих мест и гарантии трудоустройства на государственном уровне.

Социальной же базой, способной сплотиться вокруг таких идей и вести борьбу за их реализацию, может стать только активная и образованная часть общества, осознавшая невозможность реализоваться в существующих условиях, а также и тот факт, что, будучи численным меньшинством, она обладает огромным потенциалом влияния. Очевидно и то, что для реализации этого потенциала, среди прочего, потребуется и принципиальный отказ от поддержки социальных аутсайдеров — агрессивных невежд, лелеющих свою "особую культуру", произрастающую, в основном, из нижнего палеолита, и порожденные этим обстоятельством исторические обиды.