Исламобольшевики. Россия выпускает римейк 1917 года

От Парижа до Кукмора

Очередной исламский теракт случился уже не в Париже, и не в Ницце, а в городке Кукмор, что в Татарстане. Виталий Антипов, 16 лет, вооруженный ножом и бутылкой с зажигательной смесью, поджег припаркованный у здания полиции автомобиль, бросился на выбежавших полицейских с ножом и криком "Аллах Акбар!", ранил одного из них — и был застрелен.

По версии следствия, семья Антипова переехала в Кукморский район недавно, сам он нигде не работал и не учился, ранее не был судим, на специальном учете у врачей не состоял. О своих планах сообщил заранее, распространив в соцсетях видеообращение с призывом к джихаду. Местные имамы утверждают, что Антипов не посещал ни одну из мечетей района. Все это складывается в образ "человека из ниоткуда", идеальный для смертника и последующего создания образа воина джихада, как примера для тех, кто пойдет следом за ним.

История с Антиповым — далеко не первый, и не самый масштабный случай исламского террора в России. Но она чрезвычайно показательна. Эхо французских событий докатилось-таки до российской глубинки, несмотря на все выступления Рамзана Кадырова и других ручных мусульман Кремля с осуждением президента Макрона и в поддержку мусульман в ЕС. И, хотя ни одна из исламистских группировок, имя которым – легион, не взяла пока на себя ответственность за действия Антипова, а сам его теракт не нанес особого ущерба, это не имеет большого значения. Если даже Антипов был одиночкой, начитавшимся исламских сайтов в Сети, это в еще большей степени демонстрирует два важнейших факта: первый – запрос на радикальный ислам, сложившийся в мире, не обошел стороной и формально-православную Россию, и второй – с исламскими радикалами, даже демонстрируя им свое расположение и поддержку, невозможность достичь продолжительных по времени компромиссов.

Радикальный ислам – большевизм XXI века

Большевизм, как это убедительно показал Юрий Слезкин-внук, был довольно типичной иудеохристианской сектой, перенесенной парадоксальным стечением обстоятельств во времени из эпохи генезиса христианства на два тысячелетия вперед. Этот хронопарадокс и обеспечил большевистским идеям поистине убойную эффективность в отдельных частях света. Так доисторический ящер, перенесенный в наши дни, в местность, где он мог бы прокормиться, легко сожрал бы своих современных конкурентов. Вопрос выживания такого реликта свелся бы только к наличию кормовой базы достаточного размера, в роли которой для большевизма выступили необразованные массы, не умеющие учиться и думать, но способные фанатично и истово веровать. Там, где такая база существовала и была достаточно велика, большевизм прижился. Там, где ее не было, — захирел, за исключением случаев прямой оккупации и последующего уничтожения образованного слоя населения, с превращением небольшой его части, вынужденно оставляемой в живых для хозяйственных нужд, в подконвойный спецконтингент, и с замещением остальных специфическим социальным типом "новообразованца", по меткому выражению Леонида Леонова, "не ученого, а лишь обученного". История СССР, рассмотренная под таким углом, немедленно обретает ясную логику, в которой не остается места случайностям, недоговоренностям и терминологической эквилибристике, вроде "искаженного рабочего государства".

Но социальная эволюция сыграла с большевистским тиранозавром злую шутку. Крошечный мозг, сосредоточенный в Политбюро, формируемом по принципу многоступенчатого отрицательного отбора, недооценил опасности вырождения советской кормовой базы. Подобно динозаврам, которых на исходе мезозоя медленно но неуклонно отравляли цветковые и покрытосемянные растения, большевистский СССР занемог и впал в кому, отравленный новой генерацией образованных людей. Эта генерация, продукт вынужденного научно-технического прогресса, ничтожно малая в процентном отношении к общей численности населения, тем не менее, воздействовала на него как нервнопаралитический яд. Но, впав в длительную кому, СССР все-таки не издох окончательно.

Помимо невероятной живучести, советский динозавр продемонстрировал и чудеса эволюционной приспособляемости, оставив жизнеспособное потомство.

С конца пятидесятых СССР крупно вкладывался в страны третьего мира, часть которых была исламскими. "Братскую помощь", оказанную этим странам, принято ругать как бесполезные вложения, не принесшие Москве никакой пользы. В действительности это была удивительно удачная для СССР инвестиция. Сравнительно небольшая финансовая и технологическая подпитка, выданная под обязательство "встать на некапиталистический путь развития", успешно выполняла роль прививки от западного влияния. Благодаря советской поддержке дикие племена, чье социальное развитие, несмотря на тонкий налет цивилизованности, связанный с преимущественно формальным приобщением к мировым религиям, не выходило за пределы общинного строя, смогли развить карго-культы, достаточные для внешней имитации государственности и получения места в ООН, естественно, с правом голоса, и с возможностью воздействия на развитие всего мира. Такая международно признанная недогосударственность надежно защищала их от дальнейшего социального прогресса.

Если в XIX веке большая часть диких выходок таких племен оперативно пресекалась силами одного-двух полков колониальной пехоты, набранной из местных же жителей, то с формальным признанием их государственности и введением их представителей в ООН, где они могли действовать солидарно, эффективную пехоту заменили неэффективные переговоры, десятилетиями длившиеся без результата. Именно в этот момент большевики и достигли своего самого главного успеха: гнойник, созданный ими на месте Российской империи, наконец, лопнул, заразив собой весь мир.

Конечно, лишенный идейного стержня, такой карго-культ быстро вырождался в еще один феодальный и при этом абсолютно коррумпированный режим, неизбежно попадавший под внешнее управление, и уже не представлявший опасности для окружающего мира. Но при наличии устойчивой идеологии, вступавшей в реакцию с большевизмом, полученным вместе с материальной помощью, карго-культ "развивающейся страны" довольно быстро капсулировался, занимая глухую оборону уже решительно от всех, а затем, при всяком удобном случае, переходил и в наступление. Иными словами, сочетание "прогрессивной" псевдогосударственности и родоплеменных культов выводило свойственную последним агрессивную ксенофобию на качественно новый уровень.

Дальнейший ход событий уже зависел от распространенности культа и градуса присущего ему прозелитизма. Так, северокорейский культ живого бога-вождя, в силу отсутствия выраженных претензий на мировое господство, оказался неспособен доставить миру много проблем даже при смешении его с большевизмом. Зато ислам – одна из мировых религий, с мощной установкой на прозелитизм, считающая души всех людей изначально мусульманскими, что, собственно, и позволяет богоугодно истреблять немусульман, освобождая их души из погрязших в грехе тел, в смеси с большевизмом, которому свойствен сходный по смыслу подход, дал настоящую гремучую смесь.

Советские франкенштейны

Стихийное понимание того, что люди, даже изрядно оглупленные, все-таки слишком умны и самостоятельны, и, потому, не способны стать надежным фундаментом, на котором большевистские вожди смогли бы воздвигнуть для избранных и достойных коммунистический рай, изначально присутствовало в сознании советских лидеров и идеологов. Идея экспериментов по скрещиванию человека с обезьяной, имевших целью создание идеального пролетария, возникла именно по этой причине. Но она не оправдала себя, во-первых, из-за технических трудностей, а во-вторых, по той причине, что человек – это, в первую очередь, социальный, а вовсе не биологический феномен. Низведение бывшего Homo sapiens до Homo soveticus, осуществляемое методами социальной инженерии, оказалось значительно дешевле и эффективнее.

Но кремлевские социальные инженеры терпели фиаско всякий раз, когда приходилось иметь дело с мусульманами. Подопытные отчаянно сопротивлялись, шли на всевозможные хитрости, но никак не осовечивались. Лишь в самых удачных случаях, под сильнейшим давлением, удавалось получать промежуточные формы Homo soveticus Muslimus, хотя и там мусульманское начало ощутимо превалировало над советским.

Это смущало и порой тревожило экспериментаторов, если речь шла о советских республиках, но для экспорта, в особенности на Запад, такой гибридный продукт был признан подходящим. В скрещивание западных леваков и примкнувших к ним бывших фашистов с исламскими фанатиками московские социальные селекционеры крупно вкладывались с начала пятидесятых и достигли на этом пути впечатляющих успехов.

Когда же СССР впал в кому, продукты их селекции оказались предоставлены сами себе, и стали эволюционировать уже естественным путем.

А дальше случилось вот что. Мыслящие и образованные люди, вызвавшие паралич СССР, мало-помалу были выведены из его похудевшего до размеров РФ, но сохранившего жизнеспособность организма. Часть из них уехала, часть умерла, не дав социального потомства, часть деградировала, очень малая часть органично вошла в управляющие структуры – нервную систему советского динозавра. Как бы то ни было, но жизненные функции чудовища были восстановлены, правда, лишь в минимальном объеме. Постсоветская Россия оказалась похожа на зомби: ее большевистская душа отлетела уже безвозвратно, хотя и оставила корни на нижних этажах советского коллективного бессознательного. И эти корни живы. Они жаждут прирасти к новому источнику божественных откровений.

Эта ситуация повторяет события 1917 года, когда обветшавший тандем православия-самодержавия осыпался трухой и был заменен большевизмом. Такая замена стала возможна именно и только потому, что ее желала большая часть темного русского населения, не мыслившая себя без нового хозяина и нового культа. Когда же рухнул большевизм, советское общество, переболев за два десятилетия западнизацией, и выработав на нее иммунитет, в точности так же, как его выработали под советской опекой страны третьего мира, ощутило безыдейный зуд. Попытки приживить на старое место подкрашенный, но разложившийся православно-самодержавный труп оказались безуспешны. Зато у агрессивного ислама, опирающегося на высокую мотивацию фанатичных адептов, не имеющих иных перспектив, кроме надежды на место в раю и уверенных, что на этом свете весь мир должен принадлежать им, а также на высокую рождаемость в мусульманских общинах, есть прекрасные шансы занять в России место главенствующей идеологии.

Росту влияния ислама будет способствовать и то, что идейный голод и порождаемая им безысходность неизбежно вызывают общественный запрос на терроризм. Это привлекает к группировкам, провозглашающим террор своим главным инструментом, все социальные отбросы, которых в кризисном обществе всегда в избытке. С этим когда-то столкнулись и Российская империя, и СССР - хотя и в меньших масштабах. В эту же фазу входит сейчас и современная Россия.

Таким образом, Россия, наряду с Турцией, неизбежно окажется вовлечена в борьбу за роль одного из центров исламского мира, причем, процесс этот будет сопровождаться ее тотальной исламизацией. Любая же попытка воспрепятствовать исламизации России или замедлить ее будет немедленно порождать очередную волну исламского терроризма.

Очевидно, что Россия и Турция неизбежно будут соперничать в борьбе за влияние на мировой ислам. При этом, Турция, на возникшей сегодня развилке возможностей развития ислама, выступает как сторонник его осторожной и постепенной вестернизации. Российский же вариант приживления радикального ислама на большевистские корни обещает быть предельно антизападным.

Свой вклад в антизападную составляющую новой российской идеологии внесет и русское православие в версии РПЦ МП-КГБ-ФСБ. В борьбе за выживание в новом окружении этот тоталитарный культ неизбежно сблизится с исламом в бытовых вопросах и солидаризуется с ним в общей нетерпимости к западному антиклерикализму. Процесс уже запущен и идет быстрыми темпами.