Мамаша Тьма и её дети

Аберкан, имеющая двойное гражданство Марокко и Бельгии, была осуждена за многолетнюю работу по организации террористических групп и вербовку добровольцев для ИГИЛ. В числе завербованных были и её собственные сыновья и дочери - отчего бельгийская пресса прозвала Фатиму "Матерью Джихада".

Когда в апреле этого года Аберкан был вынесен приговор, сроки рассмотрения её кассационной жалобы из-за бюрократической ошибки оказались сорваны. Это дало адвокату формальный повод добиваться условного освобождения своей клиентки, в чём он и преуспел.

Правда, Фатиму Аберкан обязали не появляться в брюссельской коммуне Моленбек, где проживает много сторонников ИГИЛ, посещать занятия в центре дерадикализации, находиться дома с 22 часов вечера до 6 часов утра, не заходить на сайты с радикальным содержанием и самой не публиковать материалы такого рода. Ей также заблокировали выезд из ЕС, изъяв бельгийский и марокканский паспорта.

Дальнейшие действия освобожденной "мамы Джихада" легко спрогнозировать, если вспомнить, что она - профессиональная вербовщица, и ничего другого, собственно говоря, делать не умеет. Вероятно, нет у неё и желания менять образ жизни тем более, после столь чудесного освобождения.

Эксперты по контртерроризму разводят руками: выявить подготовку терактов через отслеживание их финансирования становится всё сложнее. Одиночные атаки до крайности подешевели - всё решают не деньги, а кадры. Если вы располагаете человеком, готовым умереть, организация атаки не стоит почти ничего. Вопрос только в том, чтобы получить и воспитать таких людей, надлежащим образом мотивировать и вывести на исходную позицию. И вот, одна из специалисток по решению этого важнейшего вопроса, которую чуть было не посадили, выпущена на свободу. Что-то определенно идет не так. Но что?

Внутри и снаружи

Конфликты, происходящие в рамках одной системы ценностей, практически всегда могут быть урегулированы на основе компромиссов. А Европа, пережив две мировые войны, приобрела стойкое отвращение к насилию. Мировые войны сработали как фактор отбора, сократив число людей, чей склад психики располагает к насилию или к его одобрению.

Впрочем, их вымывание из европейского общества, причём, одновременно и на генетическом, и на социокультурном уровне, шло довольно давно. Эмиграция в Новый Свет и гражданские войны ХІХ века сократили процент пассионариев, а конфликты века ХХ завершили этот процесс.

Вместе с тем, европейское общество стало относительно однородным по набору ценностей и устройству жизни. Различия нивелировались, границы становились почти прозрачными, а экономика - взаимозависимой. Растущая однородность породила планы создания "Соединенных Штатов Европы" - от Куденхове-Каллерги и далее, вплоть до современного ЕС. Эти идеи, правда, каждый под своим углом зрения, продвигали даже такие политические антиподы, как Черчилль и Гитлер. Любопытно, что оба они при этом ссылались на Карла Великого и наследовавшую ему два века спустя Священную Римскую Империю как на исторические прецеденты европейского единства.

Что ж, европейское единство довольно естественным образом возникало всякий раз, когда уклад жизни в Европе становился однородно-стабильным. Священная Римская Империя сложилась как конфедерация феодальных властителей и их подданных, чьи представления о правильном устройстве жизни достигли консенсуса - и стала рушиться тогда, когда зародились классы новой эпохи, априори неспособные жить при старых порядках. В конце концов, Священная Римская Империя окончательно пала под ударами буржуазных революций.

ЕС тоже стал продуктом периода стабильности - в рамках уже следующей, индустриальной эпохи. К 50-м годам прошлого века Европа достигла более или менее общего уровня социального развития, а классы индустриального общества, буржуазия и пролетариат худо-бедно научились договариваться на основе взаимных уступок - и выработали социальные механизмы такого консенсуса. Да, переговоры не всегда шли просто и мирно. Но даже на самой верхней точки возникавших противостояний, ни один из классов индустриального общества не желал полного разрушения существующего порядка вещей. Речь шла лишь о том, что та или иная группа населения стремились улучшить своё положение внутри этого порядка. Известный лозунг "до основанья - а затем..." на поверку оказался знаменем доиндустриальных классов, желавших вернуть утраченное социальное пространство, повернув историю немного вспять. Иногда им это удавалось - но в стратегической перспективе они неизменно проигрывали.

На относительную однородность европейского общества наложился и свежий опыт мировых войн. В целом это породило всеобщую убежденность в том, что даже самый худой мир лучше хорошей и азартной драки. Это положение было абсолютным верно в рамках сложившейся и устойчивой индустриальной системы - и в корне ошибочным вне этих рамок. Иными словами, такой компромиссный подход отлично работал на ограниченном социальном и временном пространстве: внутри европейского общества зрелой индустриальной эпохи, ещё не начавшего движение в постиндустриал. Вне этих социальных, географических и временных рамок такой подход не работал, и попытки его применения ни к чему хорошему никогда не вели.

Новое издание евроцентризма. Рождение толерантности

Тридцатилетняя "гражданская война европейцев", которую вели новые и старые классы Европы, одни - за окончательный переход в индустриальную эпоху, другие - за откат назад и срыв такого перехода, включала в себя и две мировые войны. В этот глобальный конфликт, в роли источников ресурсов и территорий, оказались втянуты и доиндустриальные страны - колонии, полуколонии и сателлиты развитого Запада. Это, к слову, относится и к доиндустриальному СССР, который как Германия, так и антигитлеровская коалиция использовали именно как ресурс - сырьевой, человеческий и территориальный.

Затяжной конфликт сильно истощил индустриальный мир. По итогам Второй Мировой войны Запад, понимаемый как сообщество индустриальных стран, был вынужден умерить амбиции и на некоторое время замкнуться в себе, сбросив лишний балласт. Бывшим зависимым территориям, пожелавшим этого, позволили уйти в самостоятельное плавание.

Это породило волну эмиграции в развитые страны тех обитателей периферии, чья квалификация, образование или просто взгляды не вписывались в возвращение вчерашних колоний "к корням". Эти эмигранты старались вписаться в новое общество, став его частью и вовсе не держались за традиции оставленной родины. Но они сделали эмиграцию по-настоящему массовой, что породило и соответствующие юридические и социальные институты.

Вторым важным новшеством, повлиявшим на ход дальнейших событий, стала доступность высшего образования, возникшая как одна из уступок, сделанных в ходе классового примирения внутри развитых стран. В сумме с пакетом социальных гарантий, завоеванных наемными работниками, и в сочетании с дефицитом трудовых ресурсов (в первую очередь, мужчин трудоспособного возраста), вызванным военными потерями, это вызвало вскоре острую нехватку промышленных рабочих, готовых продавать свой труд по относительно низкой цене - и породило потребность уже в трудовой миграции. Новый поток переселенцев был сортом пониже первого. Но и тут речь не шла о ввозе в Европу своего образа жизни.

Мечтой эмигрантов из Третьего мира 50-60-х годов прошлого века было закрепление в стране пребывания на неограниченный срок, не привязанный к трудовому контракту.

А вот дальше процесс стал развиваться уже лавинообразно. Доступность образования при некотором снижении его качества, неизбежном при массовом производстве, дала новую жизнь левым заблуждениям конца ХІХ века относительно "всеобщего равенства". Советский Союз, став финансовой и ресурсной базой, а также идейным оплотом сопротивления наступлению индустриального мира, успешно объединил и радикализовал самые консервативные мировые силы и насадил в доиндустриальных странах, под вывеской "антиимпериалистических", "прогрессивных" и "социалистических" популистско-антииндустриальные настроения.

Эти же настроения получили питательную среду и в индустриальных странах. Избыток специалистов с формальным образованием породил прослойку амбициозной, но ограниченной в реализации своих амбиций молодежи, ставшей питательной средой для антииндустриальных движений разной степени радикальности: от мирных хиппи до воинственных революционеров. Возник всемирный интернационал левых радикалов, ориентированных на доиндустриальные ценности, а с ним и новый всплеск моды на социализм в его самом примитивном и разрушительном, антииндустриальном понимании. В итоге, на Западе сложилась мощная антисистемная прослойка, с одной стороны - изначально светская, с другой - подпитываемая агрессивными фанатиками, значительный процент которых в силу исторических причин исповедовал ислам.

События вышли из-под полного контроля Москвы, и ей оставалось лишь следовать за ними. Каждая последующая генерация "социалистических" режимов - за исключением режимов в Восточной Европе, бывших, по сути, оккупационной администрацией на советских штыках - была более ретроградной, чем предыдущая. Сам СССР оказался слишком индустриален для Китая и для целой плеяды радикальных движений, если и мирившихся с "советским ревизионизмом", то исключительно ради доступа к его ресурсам. В эти ретроградные игры оказалось втянуто и некоторое число западных "интеллектуалов", возможно и малочисленных в процентном отношении, но активных, абсолютно безответственных, и, что немаловажно, профинансированных СССР. Этот интернационал, по сути, ультраконсервативный, но выступавший под лозунгами "прогресса" и "нового общества", легко вбирал в себя все маргинальные и антисистемные элементы.

Одновременно, и тоже на деньги СССР, работала и пропаганда, дискредитировавшая Запад. Были вытащены все старые скелеты, скопившиеся в европейских шкафах с колониальных времен - а их было немало. Порожденный ими стыд и угрызения совести были спроектированы на современность и добавлены в общий "антиимпериалистический" коктейль вместе с иллюзиями о возможности "равенства прав" без оговорок о необходимости приемлемой для всех равных системе ценностей. Сам этот факт не отрицался, но по умолчанию предполагалось, что область компромиссов безразмерна, и представители её крайних частей смогут мирно сосуществовать, пусть даже испытывая некоторую неприязнь друг к другу. Это абсурдное предположение возникло на основе концепции о возможности "мирного сосуществования двух социальных систем", построенных на взаимоисключающих системах ценностей. Концепция эта также была разработана в СССР и вброшена на Запад, где произвела изрядные разрушения в миллионах слабых умов. Всё это, вместе взятое, и породило нынешний праздник толерантности.

От толерантности - к утрате социального иммунитета

Но и прогресс не стоял на месте. Индустриально развитый Запад мало-помалу начал входить в постиндустриальную эпоху. Стали возникать классы нового, постиндустриального общества, объективно находящиеся в неразрешимом конфликте с обществом индустриальным. Старые классы стали ощущать сокращение своего жизненного пространства. Это породило ещё один конфликт между сторонниками старого и нового - и создало ещё один резерв пополнения консервативных сил. Знаменем этих сил после обрушения "марксизма" в его ретроградном, доиндустриальном прочтении стал радикальный ислам.

Такой идеологический выбор был порожден многими причинам, большинство из которых находятся вне ислама. Самым существенным здесь было то, что среди людей, исповедующих ислам, процент тех, кто психологически и культурно привязан к доиндустриальному обществу, очень велик. Абсолютное же большинство тех, кто активно практикует ислам, в силу исторических причин просто невежественны, а всякая жестко институированная религия, вброшенная в невежественную массу, неизбежно порождает экстремизм и насилие, и ислам - не исключение.

Уровнем выше - политическая бюрократия, озабоченная собственным системным выживанием и готовая примкнуть к любому победителю, как это не раз бывало в истории, а пока, в силу неясности ситуации, занимающая позицию вялого нейтралитета. Ведь, в конце концов, огромная масса воинствующих исламистов - граждане европейских государств, и за привлечение их голосов тоже идет борьба. И, наконец, где-то ещё выше, почти над схваткой, расширяют своё социальное пространство новые постиндустриальные классы, невольно усугубляя перечисленные выше проблемы.

Есть ли выход?

Несомненно. Выход всегда есть. В нашем случае их даже два - на любой вкус.

Первый сценарий - сдача исламской жакерии и откат назад, до уровня, в лучшем случае, Индии или Бразилии, в сочетании с исламизацией. Период радикализма на 30-50 лет, одна или две больших войны, и выход на социальные рубежи 50-х годов ХХ века к 20-м, примерно, годам века ХХІІ. Иными словами - повторение европейских сценариев конца позапрошлого и прошлого веков, но на большем пространстве, включая Ближний Восток, Иран, возможно, даже Индию, но едва ли Китай. США, и Великобритания, скорее всего, избегнут отката - их общества ещё сохранили волю к сопротивлению. Они самоизолируются, и будут выжидать, взаимодействуя с Китаем. На такой ход событий сегодня делает ставку Россия, координируя и направляя действия антизападных сил.

Альтернатива этому менее очевидна, но более вероятна: ускорение очередной НТР, численный рост постиндустриальных классов и расширение их социального пространства. Обновление на их основе политических и бюрократических элит и пересмотр ряда нынешних европейских реалий, включая условия получения вида на жительство и социальной помощи, отношения к религиозному вмешательству в светскую жизнь, и доступность де-факто избирательной урны. Реформы будут основаны на технологиях и знаниях, недоступных представителям старых классов и не будут содержать прямого насилия, но создадут ситуацию, когда малообразованные слои населения либо пойдут на добровольный отказ ряда нынешних прав и свобод в обмен на материальные преимущества, либо не смогут воспользоваться своими правами в силу недостаточного уровня образования.

Одним из шагов на этому пути станет принятие законов, исключающих повторение казуса Фатимы Аберкан. Мамашу Тьму изолируют от общества без оглядки на политкорректность. А её потомки частью повторят судьбу родительницы, частью излечатся от радикализма, найдя своё место в современной реальности.