Не хуже ЖЭКа. Почему в школе всегда издеваются над клиентом

Курьезы, досадные недоразумения, скандалы и громогласные конфликты между школой и детьми, школой и родителями все чаще выплескиваются на просторы соцсетей. Родители делятся записями в тетрадях и дневниках (иногда просто уморительно смешными), выдержками из учебников, брюзжат о ценах за входной билет на родительское собрание. Иногда на этом абсурдистском полотне, нарисованном коллективным художником, появляются по-настоящему мрачные сюжеты — учительский произвол, травля, травмы физические и психологические, перипетии расследований–разбирательств–капитуляций.

Да, чаще всего все заканчивается именно капитуляцией. Родители переводят ребенка в другой класс/школу или ступают на неведомые тропы альтернативного образования. Что интересно, в таких случаях зачастую именно родители очень часто становятся объектами критики и стороной, вынужденной оправдываться. Это они "драматизируют", "смотрят на вещи односторонне", "не понимают сути педагогического процесса", "всегда на стороне своего ребенка", да и вообще, мы же все как-то школу пережили, значит, и дети наши переживут. Им это даже полезно. Жизнь, знаете, полна испытаний — пускай привыкают, пускай учатся выживать.

Критикам такого рода можно дать множество ответов. Начиная с того, что привыкать — не самый лучший тип социального поведения. Что привычка к насилию, унижению, беспрекословному подчинению и абсурду — это не привычка, это ломка. Что школа и жизнь — это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Что если родители "не понимают метода", практикуемого школой, это еще не означает, что они ограниченные тупицы, а учителя — непостижимые гении. И наконец, самое главное: то, что родители на стороне своих детей, — не повод для критики. Это норма, которая почему-то никак не усвоится ни советской школой, ни ее выпускниками. Родители могут помочь ребенку в процессе обучения, они в этом заинтересованы. И в данном случае они не "сотрудничают со школой", как принято говорить, а помогают своему ребенку. Но родители не должны, не могут, не имеют морального права принимать сторону школы в конфликте между ней и ребенком. Между родителями и детьми не может и не должен стоять никто и ничто до тех пор, пока эти отношения укладываются в рамки права и законности.

Однако наша система школьного образования устроена таким образом, что, отдавая детишек в школу, мы делаем их заложниками и никак не можем ни защитить их, ни повлиять на то, что с ними происходит внутри школьных стен. Даже если происходящее вам решительно не нравится, пугает вас и травмирует ребенка. У вас нет почти никаких способов повлиять на школьную судьбу вашего ребенка, кроме одного, самого простого: вы можете просто поменять школу.

Не факт, впрочем, что в следующей школе у вас не будет проблем. Вам приходится уповать только на удачу — на то, что человеческие качества педагогов и этика руководства школы окажутся выше, чем в прежней. Только удача. Больше никаких гарантий.

Вам повезет — и у вашего ребенка окажутся приличные педагоги по ключевым дисциплинам, способные научить хотя бы азам своих предметов. Вам повезет — и у вашего ребенка будет классный руководитель или первая учительница, любящая детей, уважающая их личность или хотя бы умеющая держать себя в руках. Вам повезет — и окажется, что директор школы стимулирует лучшие качества в своих сотрудниках и не допускает слишком ярких проявлений худших качеств.

Никто не берется утверждать, что работать с детьми легко. Что легко учить или даже просто выносить их выбрики изо дня в день по семь уроков кряду. Возможно, учитель — самая трудная профессия на свете. Но означает ли это, что можно выполнять свою работу кое-как? Или не выполнять вообще? Или еще и немного портить?

В учительской профессии это оказывается вполне возможно. Просто потому, что основной заказчик образовательных услуг не имеет ни малейших способов воздействовать на ситуацию. Собственно, даже с фигурой заказчика у нас существуют большие расхождения в понимании. Заказчиком, например, можно считать государство — школы финансируются госбюджетом, а Конституция содержит норму об обязательном среднем образовании. Но фактически получателями услуг являются дети и их родители — налогоплательщики, из чьих средств формируется госбюджет, который финансирует школу. Однако такая опосредованная структура отношений между клиентом и предоставителем услуг только то и делает, что дает сбои.

Школа никак и ничем не отвечает перед родителями за результаты обучения их детей и даже за состояние их здоровья — как физического, так и психологического. Контроль за учителями, их профпригодностью, эффективностью или хотя бы безопасностью для детей формально осуществляет государство. Ключевое слово — "формально".

В результате среди предоставителей государственных услуг менее эффективна, чем школа, только система ЖЭКов. А более разрушительна разве что система здравоохранения. Просто потому, что система школьного образования ориентируется на интересы своих служащих — главным образом, учителей, а не клиентов. Собственно, это происходит не только в школе, а во всей бюджетной сфере.

Дети просиживают в школе по полдня и больше, но для успешной сдачи ВНО все равно приходится нанимать репетиторов. "У него никогда не будет приличного почерка. Ну и не в этом счастье", — говорит мне учительница моего сына-первоклассника. "Он несовместим с нашей школьной системой. В этой системе у него нет шансов. Мы его теряем. Мы его уже потеряли", — говорит мне учительница моего сына-шестиклассника. И я понимаю, что мне в иносказательной форме дают понять, что мой сын, всего год назад прошедший жесткий экзаменационный отбор в гимназию, признан необучаемым. Учителя не собираются признаваться, даже самим себе, что "необучаемость" вполне неглупых детей — это их фиаско и провал школьной системы обучения. Они говорят мне о том, что у моих детей "проблемы", не извиняющимся, а обвиняющим тоном. Как будто за то, что "он не слушает на уроках", ответственность несу я, а не они. И это я должна оправдываться, извиняться, обещать что-то сделать, придумать, надрать уши наконец…

Любые попытки воздействовать на ситуацию, - поменять учителя, например, - почти всегда оказываются обречены на провал. Родители, описывающие в соцсетях случаи учительского произвола и некомпетентности, вместо внятного ответа о том, что можно сделать, получают только сочувственные смайлики и советы спасаться бегством. Кто станет бороться, когда на кону благополучие ребенка?

В наиболее демократичных школах руководство пытается хотя бы имитировать разбирательства. Например, когда наш класс попросил поменять учителя по одному из предметов, руководство приняло меры. В течение полугода на большинстве уроков этого учителя кто-то сидел — завуч, преподаватель этого же предмета или даже сама директор. Некоторые из сидящих не стеснялись устраивать разнос своей коллеге в присутствии учеников. Все, включая шестиклассников, догадывались, что участвуют в цирковом представлении: учительнице намекали, что ей лучше уйти самой. Учительница сделала вид, что не поняла намека. Руководство школы, дабы сохранить лицо, встретилось с родителями и сообщило, что комиссией установлена профпригодность педагога и потому оснований для смены учителя в нашем классе нет. Успеваемость класса в целом упала на два-три балла, усвоение материала аудиторией, и раньше невысокое, снизилось до уровня плинтуса. О специфическом социальном и коммуникативном опыте шестиклассников, полученном в ходе "работы комиссии", стыдливо умалчивают. Хотя именно в этой области, не сомневаюсь, был достигнут максимальный эффект. Ну, это ведь жизнь, да? Дети должны понимать, что жизнь прожить — не поле перейти, ага?

Дети понимают. Нюансы взаимодействий во взрослом коллективе они улавливают очень тонко. Запоминают их лучше и скорее, чем теорему Пифагора. Апробируют друг на друге. Несут дальше. Школа, все меньше способная научить детей математике, физике, иностранному и родному языкам, в полной мере "учит жизни". Правда, я не уверена, что это именно та жизнь, которой можно пожелать своему ребенку.

Дети в очевидном проигрыше: они не имеют никаких гарантий высокого уровня образовательных услуг хотя бы потому, что собственно об услугах речь и не идет, не имеют никакой защиты от учительского произвола, никакой гарантии неприкосновенности личности и соблюдения базовых прав. Права и обязанности, конечно, где-то записаны, перечислены и кем-то подписаны. Но это не гарантия. Это знает любой выпускник средней школы. Вряд ли найдется среди них хоть один, ни разу не ощутивший на себе психологического насилия, унижения, посягательства на личность со стороны взрослого. Ни одного человека, не знакомого с ощущением беспомощности перед сильным, который имеет над тобой власть. Которого ты не выбирал, не просил и никак не можешь избежать. Перед которым ты никто, и он с удовольствием дает тебе это понять и почувствовать в полной мере. Криком, оскорблением, насмешкой, провокацией травли. От которой никто не защитит, потому что родители перед школой такие же беспомощные, как и ты сам.

При этом против формулировки "образовательные услуги" и против перехода на прямые договорные отношения иногда выступают вполне здравомыслящие люди. Они уверены в том, что учитель — это что-то большее, чем сервис. И что слово "услуги" каким-то образом унижает учителя. В идеале они совершенно правы. В идеале учитель должен быть авторитетом для детей, иначе какой же он Учитель. Но в нашей ситуации — очень далекой от идеала — любые разговоры о сакральности учительского авторитета не имеют смысла. Это маленькая ложь нашей школы: авторитет учителя — выдумка системы. Той системы, которая с ранних лет давала понять будущему гражданину, что он никто, что его голос тоньше писка, что начальник всегда прав, даже если не прав, что жить в казарменной атмосфере — судьба, с которой лучше поскорее смириться. Настоящим результатом труда учителя в советской образовательной системе было именно это — превратить детей в удобный для использования человеческий материал. Привычный к лишениям, унижениям и покорности. Государство выдавало школе заказ на такой материал и исправно за это платило.

За что мы, налогоплательщики, платим теперь?

Наша система школьного образования, которую так страстно охраняют и ограждают от перехода на прямые клиентско-договорные отношения, пытается найти убежище во лжи. Главная ложь состоит в том, что "школа работает в интересах детей".

Интересы детей, в частности, безопасность, комфорт (в том числе психологический), здоровье, уровень преподавания, никак не обеспечены современной школой и не особо учитываются при составлении программ и расписаний. Все это, как уже упоминалось выше, подчинено общему закону бюджетной сферы — ориентировано на интересы взрослых работников системы. И дело не только в том, что учителя — это огромная армия послушных избирателей. Дело в том, что это выгодно в финансовом смысле. Когда какой-то труд оказывается свят, то это потому, что за него никто не собирается хорошо платить. Зато можно расплатиться другими способами: гарантиями, пенсиями и прочими пресными "конфетками" для госслужащих. Из которых самая симпатичная и самая ядовитая — необязательность результата. Учитель, как и любой другой служащий бюджетной сферы, не имеет стимулов ни к развитию, ни к повышению эффективности. Учитель не получает прибавку к зарплате по результатам ВНО и количеству поступивших в вузы выпускников, успешных выступлений на предметных олимпиадах. Его вознаграждение не зависит от степени удовлетворения клиентов — детей и родителей.

Так, может, стоит поменять правила и ввести прямые договоры на образовательные услуги между учителем и клиентом? Цинично свести роль учителя до "стороны договора" с четко выписанными правами и обязанностями и наделить также правами и четко выписанными обязанностями противоположную сторону — детей и родителей? Если учитель при этом окажется "чем-то большим", то честь ему и хвала, а лучше — повышение жалования при заключении следующего договора. Но если он не оказывается "большим" (это от него и не требуется), то пускай хотя бы выполняет требования договора о предоставлении услуг.

Такой шаг был бы, конечно, жестким и травматичным (для взрослых, но не для детей), но санитарно необходимым. Без него мы никогда не выйдем из советской школьной системы с ее насилием над личностью и ложью. Не сможем установить здоровые отношения в треугольнике школа–родители–дети. Пока дети и родители не имеют никаких механизмов воздействия на ситуацию, они находятся в положении заложника — человека, который только "должен", а ему никто никаких гарантий не дает. Чья задача — просто выжить. И в дальнейшем всю жизнь культивировать в себе стокгольмский синдром, потому что надо же как-то примириться с неизбежностью школы.