Танки в лесу и боевые ежики. Война на украинско-белорусской границе (репортаж)

За последним блокпостом, который мы проехали по дороге к белорусской границе, хорошая, "основная" дорога, с новенькой разметкой и более черным асфальтом, отрублена, как топором. Поверх нее насыпаны настоящие Змиевы Валы. Фотографировать здесь нельзя.

Ловишь себя на мысли, что не хочешь и думать, как такое можно было насыпать. Зачем? Это "оборонительный объект", детали здесь излишни. Сохраню в памяти только груды сырой земли. Тот образ: Змиевы Валы, Волынь, Русь, лес. Где-то ждет Орда…

Сразу рядом с "отрубленной дорогой" — село. Как село называется — писать не имею права. В трех километрах — граница. Перекопанная дорога ведет к пропускному пункту в Беларусь, впрочем, с начала пандемии коронавируса через него никого не пускали. Но за Змиевым валом оказалась не только дорога в Беларусь. Там – поля, к которым людям сейчас не добраться.

Типичная деревенская улочка тоненькой лентой загибается подальше от того, что было пропускным пунктом в Беларусь, и идет на запад, на "богатые села", туда, где в нескольких десятках километров уже совсем другое приграничье — с Польшей.

Сама улочка классическая: дома, огороды, речушка внизу и лес. Впрочем, лес — это уже Беларусь, там российские танки.

"Хоть бы тот Путин сдох!", — кричит баба Ганя на извечной деревенской скамейке, деревянной, невзрачной, но удобной. Иностранные журналисты смотрят на тот лес за домом — такой близкий и вдруг дикий, угрожающий. Переспрашивают, точно ли бабка может знать о танках.

"Я здесь восемьдесят лет живу! Я в том лесу такие белые брала!.. Я бы не знала, что там и где стоит? А, чтоб им!" — палка в ее руках порывисто вспахивает землю перед лавкой.. "Страшно! И это еще у нас не стрелеют! А будут стрелять, а придут бить нас?!.. Боже помоги! Одетые мы, так ночь и спим. В погребе старые матрасы понабрасывала, поставила тушенки, закрутки там у меня, воды наносила, документы за дверью".

Молчит минуту.

"Дети ругают, что в погреб прячусь… Говорят, как накроет, так вас и не откопают… Да что поделаешь?.. Сынок, что поделаешь?"

Снова ковыляет палкой землю.

"Они хоть снимут, хоть покажут, как баба здесь живет?.. а то есть такие телевидения, что говорят, будто войны нет. Какое же тот Путин брехло!.. А тот, усатый!"

В деревне ловит белорусское телевидение. У каждого в Беларуси есть, по крайней мере, были родственники, друзья. Баба Ганя вздыхает: "У меня внучка там на Беларуси… Два года как правнучка родилась, а я ее еще не видела… То ковид проклятый, а теперь война! Это что, они меня сюда убивать придут?"

Тревожность. Именно это слово лучше всего передает состояние сельских жителей. Соседки бабы Гани молчат. Не хотят говорить на камеру, хотя какую "наводку" для вражеской артиллерии может дать покосившийся плетень или соседский забор? Или цветы перед домом, которые сейчас по всей Украине просыпаются от зимнего сна?

Какая программа распознавания лиц определит, что именно эта тетка сейчас говорит на камеру то же, что повторяют в сердцах сотни тысяч, миллионы украинок: "Лишь бы Путин сдох, наконец!". Но тут за спиной лес, а в нем – танки. И не сегодня, так завтра…

В белорусского солдата, пришедшего в хромовых сапогах крушить закрутки помидоров, здесь не верят. Голодранцев из России боятся. Но это угроза далекая — до нее еще нужно дожить.

Первый, самый страшный горизонт надежд, это – "как пойдут…" После этой фразы все умолкают. Потому что "как пойдут" — то накроет обстрелом. А люди уже видели, знают, что ждет деревню, какой бы бедной и не стратегической она была. Кто же думал еще месяц назад, что в сводках Генштаба речь пойдет о Полесье, о глухих деревнях Иванковского района, за которые ведутся настоящие бои, которые разрушаются "градами" и другой артиллерией русской военщины?

А здесь граница.

Тетя Люда добавляет: "Здесь как тревога завоет, не знаешь, куда бросаться! То ли далеко, то ли у нас началось? То ли скот прятать? Или в погреб идти? Хозяйство же. Вот, у Катьки, детей пятеро. Видите это чумазое в коляске — так это у нее пятое, самое младшее! Куда она?.. Вот и ждем, сами не знаем чего… А чтоб тому Путину!"

Староста, пан Петр, устало улыбается: "Главное, что боевой дух у нас есть. И сильный! И знайте: ко всему мы готовы, но никаких комментариев прессе! Тот Лукашенко каждый день свою позицию меняет, но хотелось бы верить, что не полезут они к нам. Мы же здесь друг друга знаем, на работу по обе стороны границы ездили. У меня у самого брат в Беларуси, у нас все село таких! И никаких контактов мы не оборвали, наши люди им звонят, убеждают, они должны знать правду".

Староста хотел бы рассказать о новенькой детской площадке, только что отремонтированной школе. Но теперь и школы — "стратегический объект". Все под запретом, чтобы не идентифицировали, не привели прицел.

Действительно ли эти наводчики будут мониторить сельскую школу по всем каналам мира от Австралии до Аргентины, выискивая в репортажах иностранной прессы, которая приехала к нам рассказать людям об этой абсурдной войне, новые детали, чтобы еще больше нам навредить, или это уже паранойя? Впрочем, так и не увидят за океаном новую украинскую школу в этом тихом, ничем неприметном на первый взгляд украинском селе на пограничье.

… Ловлю себя на мысли, что то, чем я сейчас занимаюсь, удивительно напоминает мои первые шаги в "Сельских Вестях". Ездить по селам, видеть наших "простых", а на самом деле таких разных и сложных людей. Слушать их истории, записывать их рассказы, пытаться быть их голосом… Вот это село, на первый взгляд, такое же, как и десятки, десятки других, которые я видел в командировках.

Но тогда "война" было словом из воспоминаний старых людей, чем-то далеким, пусть и величественным, полузабытым, не касающимся никак жизни, о которой писал… А теперь она здесь и сейчас, от нее не уйдешь. Здесь, на границе с Беларусью, она в слезах женщин, уверенных: вот-вот и их жизнь накроет обстрелом, перепашет танками. В Новояворовском я видел, как везли раненых с полигона и как люди массово выстраивались в очереди, чтобы сдать кровь для наших воинов, и как врач периодически выбегал разгонять очередь, потому что уже не нужно, а люди шли и шли… Я видел в Житомире, как учителя между двумя воздушными тревогами спасают книги из разбомбленной школы, я видел блокпост в Старой Котельне после попадания вражеской ракеты – пятеро погибших наших героев, простых ребят и дядек из сельской самообороны. Видел дальнобойщиков Красного Креста, переговаривавшихся на всех языках Европы, разгружая в Виннице материал для полевых госпиталей, украинские предприятия, перестраивающие производство на военный путь, и десятки невероятных украинских волонтеров, помогающих фронту…

Себастьян, бельгийский журналист, говорил мне: "Война всегда открывает, что есть в человеке наиболее низменного и благородного". Я слышал эту фразу не раз, впрочем, никогда не думал, что когда-то увижу это своими глазами, почувствую.

Как-то долго звонил в сельсовет, мне наконец-то ответили: "Председатель занят. Оружие выдали, поэтому он на стрельбах, учится. Перезвоните через час — вот сдаст норматив, тогда найдет время пообщаться с журналистами". Даже избитый журналистский штамп "битва за урожай" звучит сегодня совершенно по-другому.

Во времена, когда не было интернета, а "Сельские вести" имели самую большую подписку по стране, слова о том, что журналисты приехали писать о посевной и урожае, волшебным образом открывали двери любого учреждения, администрации, хозяйства. Что уж говорить, если журналисты были из-за границы. Сегодня пресс-карты известнейших международных изданий ничего не стоят. Associated Press, Le Monde, СNN, AFP? Пхе! Единственный стоящий документ — аккредитация от ВСУ. Да и то, действует она разве что в больших городах, где тебя можно быстро пробить по базе. В селах же военной аккредитации маловато — обязательно нужно найти кого-то, кто знает кого-то, кто тебя знает и может за тебя поручиться. Сельская терроборона никаким бумагам не верит.

Едем из пограничного села. Очередной блокпост, а на нем — "ежи". Вот только сварены они из старых борон. Обычных сельских борон, которыми землю пахали! Мороз по коже… Библейская цитата "перекуют мечи на орала" в Украине превратилась в противоположное. Торопливо гуглю "Поучения Владимира Мономаха": "Оружие добыли грешники, натягивают лук свой, чтобы подстрелить нищего и нуждающегося, поразить справедливых сердцем. Оружие их поразит собственное сердце, а луки их сломаются".

"Stop, turn back! (Остановись, разворачивайся!)", — кричит шоферу журналист Гарри, и выдирает меня из средневековых мечтаний. Он увидел ребят, обнаженных по пояс, что-то копающих в лесу.

Военный с оружием наперевес долго и искренне смеется: "Ну вы, ребята, и даете!" Лес вокруг зеленый-зеленый, впервые за день замечаю, как же сегодня солнечно. "Бумаги в порядке, разрешение есть. Знаете, что снимать можно только то, что позволим, без широких планов, чтобы ничего нельзя было идентифицировать… Но, ребята, сейчас работы много. С вами же хлопот не оберешься! Через пару дней приходите".

Гарри пробует хоть как-то пробраться в эту щель: "А как мы вас найдем? Может, контакт какой-нибудь оставите?" Военный снова смеется: "Вы сюда на опушку приезжайте — и мы вас мигом найдем. Это же наш лес. Наш! Тогда и перекурим, и чайком угостим, а теперь езжайте с Богом, не отвлекайте!".

За окном машины волынские леса, а в голове крутится припев уже с казачьих времен:

Гей, хто в лісі, озовися! Гей, хто в лісі, озовися!

Та викрешем вогню,

Та закурим люльку,

Не журися! Не журися!"

Луцк – город княжий. В 1150 выдержал осаду Юрия Долгорукого, 1259 – хана Куремсы. Магдебургское право получил с 1432-го. Мера Луцка я вижу во второй раз. Не знаю, от какой он партии — умышленно не гуглил. Война научила: важна не партия или коалиция, а человек. Именно местные власти, мэры оказались на передовой.

В кабинете городского головы Луцка Игоря Полищука на полстены триптих "Тысячелетние воды". Могучие стены луцкого замка, дружина, витязи. По центру свет сходит на тысячелетние воды и мрак отступает. За спиной у луцкого мэра – флаги Волыни, Украины и Евросоюза.

Вдруг – воспоминание. Неделю перед тем оказались с подругой в другом городе. И вдруг воздух разорвал сигнал тревоги. В Украине больше нет городов, где не воют сирены, где нет войны. Тогда, в центре города, не зная, где ближайшее укрытие, мы зашли в храм. Подруга хозяйским глазом определила, где "правильная" стена, где "надежное" перекрытие, куда не долетят обломки стекол. Я смотрел на свет, косыми лучами падающий сверху, на закутанные в белые покрывала скульптуры, похожие на обрубки тел, на тусклую позолоту и мерцание свечей… И вдруг подруга вздыхает: "А знаешь, это же точно так, как тысячу лет назад. Церковь, люди ищут укрытия, а на улице – Орда".

Но времени на воспоминания нет. Нас уже принимает гостеприимный батальон "Луцк". Ребята такие, "нашенские", упорные! О них уже Le Monde писал, дай Бог, и я, может, еще напишу.

Молодые, улыбающиеся, образованные предприниматели, ремесленники, представители ХХІ века, вгрызающиеся в волынскую землю, в прошлое.

Луцк оцеплен, на первый взгляд, обычными блокпостами. Изнутри видишь, как неошкуренные бревна погружаются в землю, как разбегаются под землей коридоры, как появляются и исчезают мешки с песком. То, что видно с дороги, только верхушка айсберга… Телевизионщикам, конечно, радость: наснимали своих "планов", смонтируют так, что и не разберешься, где и что именно снимали. А мне описать тяжело, чтобы о конкретике какой-нибудь стратегической не проговориться. Уверен: после победы будут у нас в музеях 3D проекции тех укреплений показывать. Вот тогда по ним все и прогуляемся.

А пока смотрю, как встречается самое современное вооружение из Европы и сырая волынская земля, в которую лег волынский лес, чтобы построить убежище нашим и смертельные ловушки оккупантам. Прошлое и будущее сошлось.

2022 год, конец марта. Батальон "Луцк", чота "Любарт", девиз "Мертвые смерти не боятся". Боец "Скиф" смотрит на камеру на фоне укреплений, а в руках новенькое чешское ружье: "Мы, украинцы, люди гостеприимные, готовы всех принять! Кого чайком, кого — свинцом!" Нас в укрытии принимали домашними пирожками с чаем. На стенах – детские рисунки, цветы, уют. Жозефина, оператор, рада-радешенька, потому что нашла на военном объекте "эксклюзив" — настоящего ежика. Котики были, собачки были, а вот "боевой ежик" — это впервые!

"Скиф" снисходительно качает головой, подливает чаю, терпеливо объясняет о тренировках целыми днями, устало улыбается, когда просят рассказать о буднях предпринимателя в той, уже такой далекой мирной жизни, рассказывает, кто такой князь Любарт и смеется над журналистами, которые так и не увидели луцкий замок. А потом добавляет: "История… Мы ее уже не читаем, не слушаем, мы ее сейчас делаем".

В пластиковых стаканах остывает походный чай, в углу возится ежик…