Репетиция Армагеддона. 10 художественных произведений, которые осмысливают Чернобыльскую катастрофу

Даже определенная традиция литературная сформировалась. Однако, Чернобыльская катастрофа не то чтобы охотно становится объектом именно художественного воображения. Ее сложно представить. Художественные книги об аварии на ЧАЭС друг на друга похожи — в принципиальных моментах. Мир сыграл генеральный прогон Армагеддона, причем это был прогон для родственников и друзей актеров. Несмотря на общечеловеческую значимость самой катастрофы, художественные (именно художественные) книги о ней — сверхинтимные какие-то, даже несколько аутичные. Чернобыльская катастрофа не является событием в литературном смысле, она все еще продолжается, с ее экологическими последствиями придется иметь дело еще лет триста; художественная проза каждый раз вынуждена придумывать новые способы, чтобы говорить о боли-которой-не-будет-конца. Таких мощностей воображению и не хватает.

Но попробуем-таки составить "обязательный" список из исключительно художественных произведений о взрыве на ЧАЭС, прогуляемся различными национальными литературами и, может, увидим, что именно литературу завораживает и пугает в этом историческом событии. Первую книгу из этого списка обнародовали в 1987 г., последнюю — 2021-м: пишется хроника того, как можно сжиться с концом света. А точнее, не ужиться: первая и последняя книга списка — это монологи испуганного человека, который пытается рационализировать свой страх, но просто захлебывается — и страхом, и рассказом о нем. Так оно и есть все 35 лет: книги, которые захлебываются ужасом, — книги о Чернобыле.

Криста Вольф "Несчастный случай"

Кто-то — пол и возраст не можем определить сразу — смотрит новости о взрыве на ЧАЭС: лживые сведения, впоследствии их опровержения другой ложью, наконец правда. Тот, кто слушает, хорошо знает официальные дискурсы, которые скрывают масштабы реальных событий, слушатель обучен дешифровать фейки. Это женщина средних лет, она живет в Мекленбурге. Фактический опыт, доступный ей, всегда противоречит официально чеканной истине. И сейчас — вместе с новостями о Чернобыле — наступает момент окончательного прозрения. Она отслеживает новости и ждет звонка из больницы: сегодня у брата удаляют опухоль мозга.

Роман Вольф "Несчастный случай" был первым художественным произведением о Чернобыльской катастрофе в Европе, и он имел резонанс: Вольф писала его очень быстро, с мая по сентябрь 1986 г., поэтому синхронизировалась в чувствах со своим растерянным, бессильным читателем. "Случай" — размышления и события одного дня, когда официально объявили новость о взрыве на ЧАЭС, реальность события уже подтверждена, но еще не осмыслена.

Интеллектуалка живет в деревне, ее прямое окружение — фермеры, получают новость вместе с ней. Когда она ведет тревожные телефонные разговоры с коллегами о природе человека, что заставляет человека к самоуничтожению, крестьяне воспринимают известие об отравлении земли и воды абсолютно спокойно, особенно старшие из них: пережили, мол, войну — переживем и эту напасть. По сравнению с реальным опытом войны эта катастрофа слишком абстрактная, а угроза слишком невидимая, чтобы повлиять на жизнь людей небольшого поселка.

Удивительно оптимистичное, знаете, произведение: люди ничему толком не учатся, даже по делу массовых убийств, именно поэтому человечество не умеет себя раз и навсегда уничтожить.

Фредерик Пол "Чернобыль"

Американский "Чернобыль" был написан летом 1986-го. Пол сообщил, что имел источники среди советских инженеров и военных, допущенных к секретной информации, и использовал свидетельства очевидцев. Это так: автора допустили даже к документальному фонда ЦТВ в Москве. Пол — футуролог, несколько лет он предусматривал техногенную катастрофу, подобную взрыву на ЧАЭС, поэтому издательство заказало ему роман. Эта книга — первая и успешная попытка коммерциализировать Чернобыльскую катастрофу.

Книга имеет мощное просветительское измерение: каждый раздел начинается со справки относительно советского общества: метраж типовых квартир, условия обязательной службы в армии, кто такие "афганцы", почему важны первомайские демонстрации и тому подобное. Сорок глав романа — сорок справок (не лишних сейчас и нашему читателю).

Время действия "Чернобыля" — от 25 апреля по 23 мая. Одного главного героя здесь нет, есть ансамбль четко прописанных по функции персонажей. Среди них особенно выделяются: Семен Смин — заместитель директора на ЧАЭС, Леонид Щеранчук — главный инженер ЧАЭС, специалист по гидравлике; оба в курсе того, какие ошибки были допущены при строительстве и запуске четвертого реактора, но противодействовать поэтому не могут; старые партийцы рискуют жизнью, чтобы спасти рабочих на станции, до конца выполняя свой долг; Тамара Щеранчук — врач, которая сознает, на что подвергается человек; Сергей Конов — солдат, один из тех, кого перебросили тушить пожар, у него не было выбора становиться героем или жить.

Основной посыл романа: технология не оказывает зла, решение всегда принимают люди. Это должно утешить тревогу, а? После аварии на Фукусиме "Чернобыль" Пола переиздали.

Джулиан Барнс "История мира в 10 ½ главах" (перевод Анны Яновской)

Четвертый раздел с культовой "Истории мира" Барнса — монолог уцелевшей женщины — касается непосредственно событий весны 1986 г. Этот постапокалиптический монолог запускает взрыв на ЧАЭС. Книга Барнса начинается с Великого Потопа — катастрофы, которая организует систему, где каждая предыдущая трагедия является причиной следующей. На ковчеге олени-провидцы вежливо предупреждают: "Самое худшее впереди", но их не слышат. История мира как история катастроф,что мир смог пережить. В отличие от других разделов книги, история о взрыве на ЧАЭС является бредом безумной, мучительными галлюцинациями.

Американка услышала в новостях о страшной техногенной катастрофе, и у нее начался бред о жизни после конца света, Чернобыльскую катастрофу она называет первой, дальше были и другие взрывы. Сначала все судорожно смотрели новости и радовались, что взрыв на АЭС не сравнить с бомбой, это где-то очень далеко в России, Советам так и надо, теперь не раз подумают, сбрасывать реально бомбу. То есть прежде всего Чернобыль стал одним из этапов холодной войны, точнее, одним из этапов капитуляции "красных" в холодной войне. В конце концов, не только в 1989-м, когда вышел роман, поныне и в частности Чернобыль так трактуют: как начало конца коммунистического проекта.

Сначала люди боялись — не покупали молока и мяса и следили за правилами безопасности на атомных станциях поблизости. А потом начали умирать северные олени, которые абсорбировали в себе радиацию в 42 тыс. барр. Уцелевшая женщина прекращает есть и пить, закрывается в квартире и умирает, рассматривая рождественские открытки с оленями — чуда больше не будет. Печальный способ перестать верить в Санту.

Иван Шамякин "Злая звезда"

Ирина Пустоход и Глеб Пильчанка поженились накануне аварии. Благополучные дети из образцовых советских семей. Глеб — младший из двух сыновей, он живет в Припяти, работает на ЧАЭС. Старший брат Борис — "афганец". Война в Афганистане коррелирует в романе с темой Чернобыля: это два события, которые замалчивали и искажали, но с последствиями которых пришлось иметь впоследствии дело всей стране. Где-то там война и какая-то невидимая угроза — они требовали своевременного и точного освещения, этого не произошло. Аварию на ЧАЭС Шамякин описывает как момент полной безвозвратной потери доверия к власти на всех ее уровнях. Отец Пильчанка — председатель райисполкома, он непосредственно организует отселения и настаивает, чтобы донести до людей правду о взрыве; принципиальный чиновник подвергается сопротивлению коллег. Тогда как его сын уже получил смертельную дозу, и никто этого еще не понимает. Братья Пильчанки — жертвы той войны и той аварии, возникшие из грехов родителей.

Ирина — врач. Она так же непосредственно причастна к ликвидации последствий аварии и так же не понимает, что произошло. Пустоходы после аварии оказываются в зоне отселения, матриарх семьи — Лидия — наталкивается на фобии в селе, куда их переселили. "Чернобыльцы", мол, заразны. И этот момент — цепная реакция в системе потери доверия.

Белорусский классический уже роман начал большой корпус прозы о Чернобыле. Мир изменился — в нем невозможно отныне понимание, история распалась на опыты, друг на друга не прилаживаются. Радиацию часто описывают в чернобыльских книгах через прозрачность, сияющую пустоту. Шамякин использует для этого образ тумана, мглы даже: один с другим рядом — никого не видно.

Таисия Бондарь "Во имя отца и сына"

Холодный густой туман (слишком густой и холодный, как для лета) расстилается и этой белорусской повестью начала 2000-х. Женщина захлебывается потоком слов и воспоминаний, ритм рваный, тяжелый, будто на самом деле не хватит того густого воздуха, чтобы книгу прочитать.

Параскева живет в одиночестве в селе в зоне отчуждения, ее односельчане или эвакуировались, или умерли (большинство). Доживает свое время и Параскева, мы с ней пробудем два последних дня ее жизни. Очень пожилую женщину визитируют ее мертвые — семья и друзья, приходят и какие-то таинственные женские появления — смерть, не смерть, говорит, что смерть, говорит, что смерти нет. В селе Параскева осталась, потому что здесь похоронены ее муж и сын, поэтому и она здесь хочет лежать. Их истории, истории их смертей она и воспроизводит в последние дни своей жизни. Звезда Полынь, уверена Параскева, это наказание: люди забыли Бога, забыли язык и память, поэтому теперь и сама земля от них отказалась. Вот Параскева и говорит-говорит, и вспоминает-вспоминает. Бог? Нет здесь Бога, отселили. Впрочем, Параскева — непростая женщина. Очевидный оммаж к Параскеве Пятнице, а от нее — к Мокоше, оберегающей рожениц: перед нами история богини, которая потеряла предназначение.

Название повести — последние слова старухи, и она не о триедином Боге так говорит, а буквально — о муже и сыне, которых не уберегла. И здесь припевом идет вскользь упомянутая история соседской семьи: к старой маме на майские праздники 1986-го издалека приехала беременная на раннем сроке дочь. Кого же она родила? — пытается вспомнить Параскева. Очевидно, как большинство зараженных беременных женщин, которых отправляли на аборт, — никого. Эта книга — плач матерей, потерявших своих детей. Милость Бога Отца им ни к чему, им достаточно было бы справедливости.

Дарра МакКеон "Все твердое растворяется в воздухе"

Ирландский роман 2014 г. — полифоническая история о распаде СССР, который начинается со взрыва на ЧАЭС.

В "Воздухе" МакКеон есть несколько сюжетных линий. Это мощный панорамный роман.

Григорий — главный хирург в Москве, его вызывают в зону на помощь первым пораженным. Сначала ему безразлично, он переживает развод с женщиной-диссиденткой, как раз на основании политических взглядов; но впоследствии Григорий начинает бить тревогу по поводу последствий радиоактивного отравления, за что получает жесткий выговор и ломается. Его жена тем временем живет в Москве, работает на автомобильном заводе, вместе с сестрой воспитывает племянника вундеркинда Женю, которого страшно травят в школе. У Жени есть ровесник — Артем. Его семья жила в селе под Припятью, после аварии их эвакуировали в Минский лагерь для переселенцев. Там семья потеряли друг друга, Артем в отчаянии ищет отца, уже смертельно пораженного.

Взрыв на ЧАЭС не только фон для их жизни, но и поворотный момент их судеб, и в конце концов он связывает биографии всех персонажей. Каждый будет иметь отношение к преступлению, в котором обвинят политическую систему.

В романе МакКеон множество цитат из "Чернобыльской молитвы" Алексиевич. Он использует свидетельство ее героев как материал, на котором строит уже свои характеры. Такой подход должен предоставить достоверности советской реальности ирландского романа. Так и есть. Известная история о мужчине, который пытался вывести с собой дверь, где есть отметины роста его детей, теперь эта история принадлежит Артемову отцу, скажем.

Катастрофы родственные — личные — государственные — общемировые катастрофы. Что-то есть очень правильное, чтобы книга, написанная о разделенной ответственности, писалась бы "оптом". Кстати, название романа — это цитата из "Коммунистического манифеста". Нет, не все растворяется.

Екатерина Михалицина "Цветы у четвертого"

Название книги — парафраз к названию одной из картин Марии Примаченко: "Вот таким снился четвертый блок. По нему будут расти цветы, а будут детишки нести цветы, как памятник будет навек вокруг него". Собственно, книга Михалициной о том, как помнить аварию, кому и зачем передавать эти воспоминания, как и почему следует интегрировать частные опыты тех, кто пережил события непосредственно, в коллективную историческую память. Короче, книга о том, кому положено унаследовать травму. Это детская проза, написанная очень тонко и бережно по отношению к юному читателю.

Стаска обращает внимание, что прабабушка все чаще тоскует. Собирает и высушивает зелье, говорит, что пахнет ей домом, который у нее отобрала полынь. Стаска готова выслушать ее историю. И так узнает о жизни семьи в Припяти, о взрыве, об обязательном отселении, о деде Иване, рано умершем ликвидаторе.

Прабабушке, кажется, лет семьдесят (ее младший ребенок родился в конце 1960-х), но из воспоминаний ее о реках, полных рыбы, иконах в вышитых рушниках, хлебе из печи и петушках на перелезах она претендует просто-таки на свидетеля "древности". То же самое — давным-давно, при царе Горохе — ожидает и события 1986 г. Поэтому разговор о вполне реальных событиях начинается с насмешки мамы, которая говорит Стаське: баба у нас с Полесья, колдунья, на том Полесье — одни русалки, водяные, ведьмы. И вот взрыв на ЧАЭС уже даже не седая древность, а мифический антураж. В конце концов, ребенку лет десяти так и должно казаться: семидесятилетние бабушки видели динозавров, а атомная станция взорвалась где-то в параллельной к ним реальности. И вдруг все становится очень близким и готовым вторгнуться в их жизни — реальным как запах полыни, что подсыхает на подоконнике.

Эмманюэль Лепаж "Одна весна в Чернобыле" (перевод Оксаны Макаровой)

Французский комикс "Одна весна в Чернобыле" врывается сепией и каскадом знакомых цитат: человек в поезде Варшава — Киев читает "Чернобыльскую молитву" Алексиевич, точнее, первый раздел — монолог жены ликвидатора, потерявшей мужа и неродившегося еще ребенка. Когда нам наконец покажут обложку этой книги (на французском, понятно), мы уже и так знаем, в какое произведение попали.

В 2008 г. французский иллюстратор направляется в Чернобыль. Вблизи зоны устроили резиденцию, иллюстраторы и писатели будут творить социально ангажированную литературу, которая привлечет внимание к опасностям ядерной энергии. По дороге он изучает материалы. В селе вблизи зоны иллюстратор Эмманюэль проживет некоторое время, ежедневно бродя по лесам, каждый вечер бухая с местными, переживая страх за свою жизнь и (почему-то вдруг) чувство вины.

В 1986 г. этому французу было 19. Франция не принимала никакого участия в мерах безопасности в 1986-м: здесь не запрещали употреблять молоко и мясо, здесь не мыли на границах авто, в новостях сообщали, что радиоактивное облако Францию обошла, и делали репортажи об исключительно безопасных АЭС. Только за пару недель начали сообщать о повышении радиоактивного уровня и заражении почв. Лепаж напоминает этот момент: молчание советских СМИ факт известный, но была тогда такая преступная халатность и по другую сторону "железного занавеса".

Больше всего в комиксе поражает, что Лепаж не отличает последствия Чернобыльской катастрофы и, скажем, последствия социальной катастрофы, попросту бедность. Так, как он увидел, как живут украинские села не только под Чернобылем. Но это на самом деле интересно: искать причины в последствиях, с причинами не связанных. И так тоже можно осмысливать трагедии (а может, так и надо).

Анатолий Андржеевский "Чернобыльский пес Аксель"

Один из приказов по безопасности после аварии — уничтожить всех животных в зоне, начиная с собак. У Евгения Гуцало есть широко известный рассказ-со-школьной-программы "Бешеный чернобыльский собака". Семью Григория выселили из зоны отчуждения, с ними спаслась сука Пальма. Новые соседи боятся "заразных чернобыльцев" и отыгрываются на собаке. Повесть Андржеевского сознательно перекликается с рассказом Гуцало, новое произведение (2019) апеллирует к тому чернобыльскому тексту, который знает уже в том числе и подростковый читатель, на которого "Пес Аксель" рассчитан, он продолжает рассказывать историю о Чернобыле там, где остановился Гуцало.

В зоне отчуждения начались аномальные физические процессы, которые привели к искажению времени: зона переживает ночью прошлое, где раз за разом повторяется авария, а днем здесь продолжается будущее. В зоне живут злые к людям химеры, невидимые и убийственные, образовавшихся в результате радиации (ну и, очевидно же, радиацией и есть). Малый Мирось попадает в зону вместе с папой — туристы якобы. Пес Аксель — один из призраков, которые становятся видимыми для Мирося, он рассказывает парню о событиях весны 1986-го и о том, каким потом была жизнь в зоне отчуждения. Аксель — (не) живой свидетель.

Как и Пальма в Гуцало, которая стала воплощением иррационального ужаса, Аксель в Андржеевского является воплощением надежды на спасение, к сожалению, так же безосновательного.

Ален Ванклостер "Пресный сыр с полынью" (перевод Мартина Дали и Таисии Наконечной)

Поэтическая книжка-билингва бельгийского автора, который в начале 2020-х осмысливает Чернобыльскую катастрофу. Уже интригует, да?

Для Ванклостера взрыв на ЧАЭС — это свидетельство гордыни человеческого разума, мнить себя равным богам. Первый образ, который поэт использует как невольную ассоциацию, а дальше разворачивает в аллегорию — Вавилонская башня: людям почти удалось, чтобы творение их рук достигло небес, за это и наказаны. Этот образ — незавершенного, навеки "замороженного" строительства — герой "Пресного сыра" все время будет на виду, когда будет блуждать Припятью. В стихах легко узнать почти культовые фотографии из заброшенного города: аттракцион "машинки" в парке, чертово колесо, которое так ни разу и не работало, сбитая мозаика на стене городского бассейна и пр. Он, опираясь на известную информацию, что город был очень молодым (по населению), что большинство женщин в нем были беременны или имели маленьких детей, пытается реконструировать жизнь людей в этом городе в апрельский день накануне взрыва как некую молодость, застывшую в момент осознания себя, — он не годен это сделать, так же, как никогда нельзя будет воспроизвести последнего разговора строителей Вавилонской башни. И тогда начинаются стихи, посвященные ликвидаторам, поименно — и вот это представить уже легче.

Не самая оригинальная и техническая поэзия, она интересна тем, что отслеживает, как из случайных образов — фрагментов хроники или репортерских фото — сложилась история Чернобыльской катастрофы, подменяет в конце концов само событие. Сейчас поэт, по сути, имеет дело только с этими старыми фотографиями. Все остальное, в конце концов, невидимое.