Почему девочки делают "это"? Как "Нью-Йоркер" разделил читателей на резиновых кукол и фаллоимитаторов
Когда редакция "Нью-Йоркера" выпускала в свет рассказ молодой писательницы Кристен Рупениан "Кошатник" (Cat Person), даже многоопытные редакторы солидного издания вряд ли думали, что именно эта публикация окажется одним из самых популярных текстов за целый год. Как выяснилось позже, рассказ какое-то время пролежал в портфеле, и его выпустили главным образом потому, что он перекликался с "последними событиями". Имеется в виду скандал с Харви Вайнштейном, которому сочувствующий демократам "Нью-Йоркер" отдает немало своих площадей. Но даже в редакции "Нью-Йоркера" не ожидали, что рассказ произведет такое впечатление на публику и попадет в лидеры года.
А вот поди ж ты - один из самых популярных текстов "Нью-Йоркера" повествует о мимолетной связи двадцатилетней девушки-студентки с одиноким мужчиной 34 лет. Рука тянется написать "с заурядным мужчиной", но это было бы несправедливо, потому что слово "заурядный" может адресоваться любому персонажу и каждой точке этого сюжета в целом: пара коротких встреч у стойки кинотеатра, где она подрабатывает, продавая поп-корн, развитие отношений и все более откровенный флирт в мессенджере и, наконец, свидание с примитивной программой "кино-выпивка-секс". Все, что девушке через призму виртуального общения казалось привлекательным – остроумие, обаяние и даже кошки, – "облазит" с героя при личной встрече, и перед нами (и героиней) оказывается совершенно заурядный тип.
"Обычность" героев и сюжета, предсказуемость их действий и слов только поначалу кажутся слабостью текста. Эта подчеркнутая банальность (может, даже немного слишком жирно подчеркнутая) и стала причиной взрыва среди читателей и комментаторов текста – сюжет очень уж "жизненный" вышел. Ну, кто не бывал на неудачных свиданиях, не "глотал" плохих поцелуев, не наделял друга по переписке придуманными чертами, не фантазировал по поводу собственных чувств, не флиртовал с не слишком интересным человеком и не пытался ответить себе на вопрос "что я здесь делаю?". Или заглушить этот вопрос на дальних подступах – потому что ситуация уже зашла "слишком далеко".
Самым серьезным раздражителем этого текста стало то, что повествование, хоть и ведется от третьего лица, подано с точки зрения героини. Мы не знаем, о чем думает ее партнер и как именно он трактует события. Зато мы знаем – в подробностях – о чем думает, что чувствует и как объясняет это себе она. Мужская часть аудитории приняла этот "игнор партнера" близко к сердцу. В результате читатели оказались разделены на два лагеря по половому признаку. "Мужчины и женщины видят эту историю совершенно по-разному" - сдержанно отмечают наблюдатели. Проявлю несдержанность: реакция на этот текст у обеих сторон оказалась болезненной и воинственной одновременно. Две половины человечества тыкают друг в друга указательными, мечут колкости и обвинения. В общем, высказывают и показывают друг другу все то, чего не сказали и не показали друг другу герои рассказа.
И это, наконец, и есть истинная причина бума – ничто не давит на мозги так, как невысказанные слова. Особенно если они скапливались сотни или даже тысячи лет. Все, что произошло вокруг этого рассказа после его публикации, – фанфик в форме реалити-шоу, в котором все комментаторы-женщины говорят от имени Марго, а комментаторы-мужчины "отвечают за Роберта".
Что ж, в этом и есть удача автора – она поставила на сцене декорации и выдала читателям комплект узнаваемых шкур, в которых каждый может почувствовать себя. Ее персонажи подчеркнуто играли роли – как играем их мы все – и внутренние комментарии героини только подчеркивали границу, которая проходит между ней самой и той ролью, в которой она выступает. Автор пересыпает текст намеками на имитации и там и сям. Никаких кошек у героя в доме не оказывается – он придумал их для того, чтобы понравиться героине. Героиня заявляет родителям, что у нее роман с матримониальными перспективами, хотя все, что у нее есть – несколько бесед в мессенджере, довольно невинных. Ей отвратителен его поцелуй, но она наращивает обороты флирта, вместо того чтобы бежать от него без оглядки. Он же в своем сексуальном поведении ориентируется на порнофильмы, и секс в результате тоже оказывается имитацией. Характерно, что после всего случившегося героиня чувствует себя использованной резиновой куклой. Герой, судя по комментариям мужчин, чувствует себя использованным фаллоимитатором.
Рассказ, совершенно очевидно, не о том, как гадки мужчины и не о том, как фальшивы (и просто глупы) женщины. И даже не о том, как глубока пропасть непонимания между этими двумя представителями одного биологического вида. Скорее о том, как глубока пропасть между нами и теми ролями, которые мы играем. Принятые в культуре каноны отчего-то не работают. Что-то пошло не так.
Авторской подсказкой может быть фильм о Холокосте. Отчего он выбрал именно этот фильм? – задает себе вопрос героиня. Действительно, странный выбор для заурядного человека, идущего по заурядному плану "кино-бар-постель". Что ж, возможно, он не выбирал – просто пошел в любой кинотеатр на любое кино. И бар, и выпивка – как потом оказалось – его тоже устраивали любые. Вообще никто ничего не выбирает – все берут то, что дают. Но когда в тексте возникает "фильм о Холокосте", читатель уже готов к тому, что ничего хорошего не будет. Даже самый простой план – кино-выпивка-секс – не увенчается успехом. Можно ли писать стихи после Освенцима? Может ли быть хороший секс после Холокоста? ХХ век оказался катастрофой, сломавшей что-то в целой цивилизации. Как могли уцелеть модели поведения, роли, правила игры, когда вся сцена обрушилась?
В общем, рассказ перекликается в большей степени с Сартром, чем с Вайнштейном, чем бы ни обосновывали свой выбор в "Нью-Йоркере". Но контекст играет с текстом в собственные игры. Кто теперь станет разбираться в том, что именно автор "имела в виду"? Судя по словам Рупениан, она несколько обескуражена реакцией публики на "Кошатника". Но реакцию предсказать можно было (хоть и не ее масштабы) – что и дала нам понять редакция "Нью-Йоркера".
"После Вайнштейна" говорить о сексе, тем более о неудачном сексе, в котором девушка делает не то, что ей хотелось, а мужчина делает не то, что доставляет удовольствие девушке, – это ходить по канату. Надрезанному. В этом контексте "Кошатник" был обречен оказаться литературным преломлением #metoo. Он так и был воспринят – что отчасти и возмутило мужскую половину аудитории. Ведь в данном случае все происходило по обоюдному согласию, пускай с толикой лукавства, но без принуждения. Вообще, проблема была не в нем: ну, целуется плохо, ну, в постели никакой, ну, кошек у него на самом деле нет вовсе - ну и что? Он ее за горло не держал. Она от него никак не зависела. Ей просто не понравился секс. На который – это ясно и ежу – ей просто не следовало соглашаться. Прямо после "шокирующе плохого" поцелуя... нет, прямо посреди киносеанса надо было вставать и драпать без оглядки. Так ведь нет, она осталась, соблазнила и пошла с ним в постель. В общем, все беды от того, что девушки сами не знают, чего хотят и зачем делают то, что делают.
Этот "мужской" упрек совсем не беспочвенный. Более того, именно он во всей этой истории с "Кошатником" - самый интересный и самый существенный.
Как признавалась на своем ФБ одна чудесная писательница, выбирая книжные новинки, она – бессознательно – отодвигает в сторону книги, написанные белыми мужчинами. Это получается само собой, утверждает она, ей бы в голову не пришло делить литературу по такому принципу, она сама случайно заметила это за собой и т. д. Но, заметив, она постаралась это объяснить – и себе, и аудитории. Тем, что ничего особо нового эти книги ей, скорее всего, не принесут. Ведь почти все, что было написано и прочитано до сих пор, – это и была литература, созданная белыми мужчинами. Их взгляды, их опыт, их вкусы, их травмы, их точка зрения и все то, что они приписывают миру, который на самом деле гораздо разнообразнее, чем то, что они о нем думают... Хочется наконец послушать и другие голоса.
Вот таким голосом – причем очень откровенным – и является голос Марго в "Кошатнике". С честным описанием всего того, что она при этом думала и чувствовала и собственным отстраненным удивлением тому, что реагировала совсем не так, как следовало бы. Да, она "сама не знает, чего хочет" - автор этого и не скрывает. Но почему она этого не знает? И чего она хочет на самом деле? И почему делает то, чего делать не следует, да и не хочется – но получается как-то само собой?
Возможно, потому, что "так правильно". Если бы не ее внутренние комментарии, мы бы и не поняли, что что-то идет не так. От отсутствия комментариев рассказ, возможно, даже выиграл бы – стал бы по-хемингуэевски лаконичным. Но тогда читатель – воспитанный на Хемингуэе – обманулся бы, приписав главную роль герою-мужчине. Как приписывает ее ему героиня, которая терпит омерзительный поцелуй, хлопает мокрыми ресницами, давая мужчине возможность проявить великодушие, флиртует, соблазняет и "идет до конца". При этом она печется только о двух вещах: о его чувствах и о том впечатлении, которое она производит – и на него, и на окружающих. Главным героем, человеком, который принимает решения, действует, задает тон, выбирает модус операнди, является он, а не она. Ей в голову не приходит взять инициативу в свои руки – например сбежать. Для женщины всегда предусмотрена "роль второго плана" – "девушки Бонда", которую только так и называют, потому что в каждом фильме она новая и запоминать имя смысла нет. Во всем том, что касается секса, женщина сама не признает за собой ведущую роль. Собственные ощущения, эмоции, желания она задвигает на второй план. Иногда так далеко, что, да, "сама не знает, чего хочет". Не потому, что "дура", а потому что никогда об этом не думала, потому что "так принято", таковы условия игры в той культуре, в которой выросла она и еще стопятьсот поколений женщин до нее. Cosi fan tutte.
Наверное, это действительно травматично для мужчин – увидеть обычный для всех, заурядный сюжет глазами женщины. Представляю, каким шоком могли бы стать незаурядные сюжеты. Что подумала и пережила, например, Джульетта, когда Ромео перешел от вздохов под балконом к облапыванию грудей и проталкиванию языка "прямо в глотку"? Мы в подробностях знаем, что чувствовал Сирано де Бержерак, соблазняя Роксану для Кристиана. И что чувствовал Кристиан, осознавший себя лишним. Но что чувствовала Роксана – и тогда, когда "вознаграждала" Кристиана за прекрасные слова прекрасным телом, и, особенно, когда узнала, как двое мужчин распорядились ее "наградой". Ростан оставил это за скобками. И это к лучшему, потому что прямого и честного ответа на этот вопрос его зритель не принял бы. Да и не знал Ростан этого ответа.
Взрыв мужского негодования в ответ на "Кошатника" говорит о том, что существенная часть мужской аудитории крайне болезненно воспринимает женский "взгляд снизу". Для многих это - крах иллюзий по поводу женской сексуальности. Иллюзий о том, что женщины хотят того же и точно так же, но, в отличие от мужчин, "ломаются" и "набивают себе цену". А если какая-то не знает, чего хочет – то это упрек только ей самой. Причем даже не за то, что не знает, а за то, что сомневается.
Надо отметить, что больше всего возмутил мужскую аудиторию единственный правильный поступок героини в финале - отказ отвечать на его письма и вопросы. Это решение было правильным и потому, что у нее самой не было ответов, и она, наконец, исходила из собственного желания (или скорее не-желания). А также потому, что эти вопросы так и должны были повиснуть в воздухе. Рассказ не дает ответа на них. Он их только ставит. Почему девочки делают "это"? Что заставляет их говорить "да" или "нет"? Из чего состоит и кто назначает ту цену, которая – по еще одному великому английскому драматургу – "есть у каждой женщины"? На эти вопросы старые ответы нас уже не устраивают, а новых ответов у нас нет. Пока. Что ж, нам уже столько раз пообещали, что мир после Вайнштейна не будет таким, как прежде. Пересмотр правил сексуальной игры – базовых "протоколов" выживания человечества как вида – очень интригующий сюжет.
