Мирослав Слабошпицкий: Насилие в моих фильмах моральнее, чем в мультике "Том и Джерри"

Без преувеличения Мирослава Слабошпицкого можно считать звездой украинской кинорежиссуры. Сенсационный успех его полнометражного дебюта "Племя", собравшего в общей сложности около 50 наград по всему миру, включая призы Каннского фестиваля и Европейской киноакадемии, не имеет аналогов в нашей истории.

Мирослав родился в 1974-м в семье украинского писателя, литературоведа, издателя Михаила Слабошпицкого. До 1982-го жил во Львове. Окончил Киевский национальный университет театра, кино и телевидения им. И. К. Карпенко-Карого по специальности "Режиссёр кино и телевидения". Работал репортером криминальной хроники, писал сценарии, один из которых, "Чернобыльский Робинзон", в 2000 г. стал дипломантом первого Всеукраинского конкурса сценариев "Коронация слова". В 2002 г. из-за конфликта с председателем Государственной службы кинематографии Анной Чмиль уехал в Санкт-Петербург, где работал сценаристом и вторым режиссером над рядом проектов. Дебютный короткометражный фильм Слабошпицкого "Инцидент" участвовал в конкурсных программах 27 кинофестивалей в 17 странах мира и получил приз на фестивале в Алгарви (Португалия). Короткометражные работы "Диагноз" и "Глухота" попали в конкурс Берлинского фестиваля (2009 и 2010 гг. соответственно), а в августе 2012-го 23-минутный фильм "Ядерные отходы" получил "Серебряного леопарда" в программе "Леопард будущего" влиятельного фестиваля в Локарно.
21 мая 2014 г. в рамках Каннского фестиваля состоялась премьера первого полнометражного фильма Мирослава Слабошпицкого "Племя" об интернате для глухонемых подростков. Впервые в истории этой программы фильм получил три награды: приз фонда Ган, приз "Открытие" и Гран-при. После этого началось триумфальное шествие картины по международным кинофорумам, а Слабошпицкий стал самым известным украинским режиссером в европейском кино.

 "ДС" поговорила с режиссером о его новой картине, работе актером и с актерами, положении дел в украинском кино и недовольстве собой.

ДС: Твой новый фильм "Люксембург" будет целиком снят в Чернобыльской зоне отчуждения — своего рода маленькой стране. Что для тебя значит Зона?

М.С. Люди на нее подсаживаются, и я не исключение, потому что это место мистическое. Я там побывал впервые в 1997 г., и меня это место потрясло — оно выглядело как декорация к зомби-апокалипсису, я такого нигде не видел. Я работал в Зоне, и что-то все время меня заставляло возвращаться туда. Вот сейчас я хочу сделать об этом окончательный фильм, закрыть эту тему.

ДС: Кстати, а сколько игровых фильмов снято о ЧАЭС?

М.С. Всего семь, и они в основном рассказывают про аварию. Правда, есть еще огромное количество документалистики. В любом случае, за 30 лет сложился канон повествования о Чернобыле, который я хочу изменить. Хочу показать Чернобыль с той стороны, с которой его никто не видел. А никто его не видел потому, что никто так глубоко туда не закапывался. Мне показалось, что это будет интересно, а делать еще одно типовое кино о Зоне просто скучно.

ДС: На какой стадии сейчас картина?

М.С. Мы в производстве. Делаем все от нас зависящее, чтобы получился хороший фильм. Он должен выйти в следующем году. Вот, собственно, и все. Уже два года работаем. Вроде рутина, но у меня ни секунды свободной.

ДС: Как изменилась твоя жизнь после "Племени"?

М.С. У меня появились агент и менеджер в самом что ни на есть Голливуде. Меня представляет агентство САА — одно из двух крупнейших в США, еженедельно получаю американские сценарии. Я совершенно потрясен Америкой — из декорации к фильмам она стала совершенно реальной вещью. Я разговаривал по скайпу или телефону с людьми, чьи имена написаны на афишах. Это очень забавное ощущение, когда ты приезжаешь в кинотеатр, там висит афиша, ты читаешь фамилии и знаешь, что вот этот человек тебе неделю назад прислал сценарий с вопросом, хочешь ли ты это снимать. Для меня это новое и интересное ощущение.

ДС: Так ты планируешь снимать в Голливуде?

М.С. У меня есть украинские проекты, в том числе продюсерский — документальная картина о писателе Олесе Ульяненко, которую мы подадим на питчинг для получения государственного финансирования. Но я надеюсь, давай скажем осторожно, что мой третий полнометражный фильм выйдет на английском языке. Это новый вызов, и мне это очень интересно. Очень хочу сделать американский фильм и прилагаю к этому все усилия. Люблю регулярно начинать с чистого листа. 

ДС: А каково, по твоим наблюдениям, положение дел в украинском кино?

М.С: Я сейчас не успеваю следить из-за "Люксембурга". У меня даже нет позиции по новому закону о кино — не дошли руки прочитать. Но все-таки, мне кажется, что положение шикарное, потому что много фильмов запустилось в производство. А когда снимается очень много картин, то какие-то из них, конечно, оказываются полным дерьмом, но какие-то — хорошими. Я в этом смысле верю в закон больших чисел. Думаю, что людям, которые вступают в кинопрофессию сейчас, будет намного лучше и легче, чем нам.

ДС: В чем же проблема современных украинских авторов?

М.С. Есть проблема общего уровня культуры, насмотренности, так сказать. Это кажется странным: работаешь в кино и не смотришь его. В итоге люди не ориентируются в контексте и склонны загнивать в своем болоте. А это очень неправильно, потому что сейчас, в отличие от того времени, когда я учился, можно посмотреть практически все. И нежелание знать, развиваться, соотносить себя с мировым контекстом для некоторых режиссеров — проблема. Не касается всех, но как симптом некой болезни присутствует.

ДС: В твоей кинематографической жизни есть еще одна любопытная составляющая — актерство. В частности, ты сыграл одну из ролей в исторической драме "Моя бабушка Фанни Каплан", которая вот-вот выйдет в прокат. Как ты, режиссер, чувствуешь себя в ипостаси исполнителя чужих указаний?

М.С. На самом деле это изумительно. Когда ты делаешь фильм, то это, конечно, твоя любимая работа, но ты в ответе за все — и это психологически чудовищно. Но вот ты приходишь на площадку и ни за что не отвечаешь. Тебе говорят, что делать, с тебя сдувают пылинки, да еще и платят деньги — это просто чистое наслаждение, удовольствие и отдых. Если еще позовут сниматься — я открыт для предложений, мне очень понравилось.

ДС: Что должен уметь актер, чтобы сниматься у тебя?

М.С. Сложный вопрос. Если бы я мог, то снимал бы себя сам. Но у меня для себя пока нет роли... Актеры знают, что со мной бессмысленно дружить. Мы можем быть друзьями, но если нет подходящего персонажа, то можем дружить сколько угодно. Актер должен попадать в персонаж, а это от него не зависит. А как это происходит — черт его знает. Все остальное, в общем, неважно.

ДС: Та даешь актерам читать сценарий?

М.С. Зачем? Я рассказываю им то, что считаю нужным. Даю читать тексты, которые они должны сыграть перед камерой. Вообще, мы работаем с актерами на доверии. Вот есть молитва: "в руки твои, Господи, передаю я дух мой, ты меня помилуй и спаси". Когда ты приходишь на площадку, то вверяешь себя в руки режиссера. Я от актеров жду безграничного доверия. И до сих пор мы друг друга не подводили. Это процесс очень интимный и завязанный на том, что ты веришь в актера и он платит тебе тем, что верит в тебя. Когда это происходит, то возникает чуть ли не эротический процесс, вы на некоторое время становитесь одним целым.

ДС: Ты часто и мастерски показываешь сцены насилия или крайнего социального неблагополучия. Хотя в целом наше кино довольно целомудренно. Откуда у тебя интерес к этой стороне жизни?

М.С. В кино должен присутствовать драматизм, а он проявляется в пограничных ситуациях. Я умею снимать насилие, потому что мне кажется, что я понимаю его природу — не в виде аттракциона, как в массовом кино, а таким, каким оно выглядит в жизни. А в жизни оно отвратительно. В этом смысле я считаю свои фильмы более моральными, чем мой любимый мультик "Том и Джерри" или любой блокбастер со стрельбой, драками и взрывами. Там потасовка под веселую музыку, настоящий карнавал, а ведь по сути в насилии нет никакого карнавала, это кромешный ужас.

ДС: Согласен с утверждением Тарантино, что насилие кинематографично?

М.С. Безусловно, как и любое действие. Я вообще люблю фильмы с физическими и телесными моментами — всегда интересовался телесностью. Голливудское изречение sex & violence sells — "секс и насилие продаются" — склонны неправильно понимать. На самом деле это просто высшие проявления эмоций. Физическое действие всегда интереснее, чем отсутствие действия, а крайнее проявление эмоций интереснее, чем вялая их демонстрация. Это в природе кинематографа. В последнее время, правда, секс и насилие вытесняются с экрана — менеджеры рассчитывают на семейную аудиторию, которая приносит больше денег. Дети должны заставить родителей заплатить за билет, а потом сходить еще раз, и чтобы родителям тоже было что посмотреть. Территория секса и насилия сужается, и я не думаю, что это хорошие новости для кино.

ДС: Что еще ты хотел бы снять?

М.С. Помимо фильма об Ульяненко у меня есть еще два режиссерских проекта. Подробностей не скажу, но они интересные.

ДС: А что именно не дает тебе успокоиться и почивать на лаврах?

М.С. Помню, был фильм с хорошим названием "Оставайся голодным". Так вот, несмотря ни на что, я остаюсь голодным. Никогда не бываю доволен собой, кроме мгновений, когда поднимаюсь на сцену за какой-нибудь наградой. Да, это банальный ответ, но я все время совершенствуюсь. Все время пытаюсь переизобретать себя. Поэтому мне достаточно тяжело работается.