Картофельный ритуал. Когда украинцы прекратят гулять беспощадный Бульбафест

Местная легенда на Галичине гласит, что однажды прямо на заседание то ли рай-, то ли горсовета вдруг ворвалась решительная незнакомка преклонных лет и от двери рявкнула на председателя: "Сидиш, бідо? А хто бульбу за тебе буде копав"? Легенда на этом не заканчивается. В ней говорится, что председатель то ли рай-, то ли горсовета густо покраснел, быстренько закрыл заседание, прыгнул за руль своего дорогого — даже как для председателя — автомобиля и скрылся в направлении родного села.

С тех пор его никто не видел. Почти месяц.

Почти на месяц городское население в наших городах несколько редеет. Заробитчане возвращаются в село. Сельский фельдшер с завклубом синхронно берут отпуск, презрев расписание кульмассовой работы и вспышку вирусной инфекции у младших школьников. Рассорившиеся насмерть мужья и жены, невестки и свекрови, дети и родители объявляют "водяное перемирие". Семьи воссоединяются. Обычно пустынные проселки дрожат мелкой благоговейной дрожью под колесами дорогих внедорожников и презрительно кидаются щебенкой из-под колес в менее породистых собратьев. Округу заволакивает дымком скупо горящей ботвы.

Это Бульбафест. Главный праздник осени.

Мне бы хотелось продолжить зарисовку пасторальными сюжетами, но вместо пастухов и пастушек с их райскими забавами я наблюдаю битву, смысл которой ускользает от моего понимания. Дело в том, что на наших тяжелых, "гончарных" грунтах картошка растет из рук вон плохо, а обрабатывается преимущественно популярным в неолите мотыжным методом. Но мои односельчане все равно каждый год упорно закапывают ее в землю, не зная наверняка, сажают они ее или хоронят.

Есть в этом что-то от ритула. Который не имеет ничего общего ни с хозяйством, ни вообще с каким-либо трезвым расчетом.

В течение месяца я могу наблюдать, как на грядках лопатами и сапами выкапывают картошку люди, приехавшие на дорогих автомобилях, с дорогими гаджетами в карманах хороших костюмов. Они привозят с собой в село гостинцы (ведь семья собирается!), которые по стоимости, возможно, превышают цену всего собранного урожая картошки. Это не считая потраченного бензина. Этот неолитический променад случается два раза в год: весной — на посадку, осенью — на копку картошки. На него выходят все. Даже те, кто игнорирует сельские похоронные процессии, — молодые, старые, зрелые, с детишками. Я вижу свою соседку, маму троих детей, которая под предлогом сажать/копать картошку бросает свою шумную камарилью "на бабу" и выгуливает новенькое бикини на длинной полосе картофельного поля. С такой неподдельной радостью, с какой топ-менеджер киевского банка могла бы показывать свои 90-60-90 на пляжах Малибу.

И вот ведь что интересно: у многих моих соседей и особенно соседок в возрасте до 30, празднующих свой ежегодный Бульбафест, есть высшее образование. Все они бухгалтеры, юристы, экономисты, специалисты по банковскому делу, таможенники и таможенницы. Но ни один таможенный колледж в мире, да что там — ни один экономический университет не разубедил их в необходимости закапывать картошку. Если вы спросите, для чего они получали эти дипломы, я затруднюсь с ответом. Возможно, в походе "за дипломом" они видели призрачную надежду на выход из беспощадной цикличности Бульбафеста. В которую, на самом деле, не верили — и оказались правы.

Да, из моего окна открывается прекрасный вид на украинское высшее образование. Потому что именно в моем окне наиболее часто мелькают обладатели дипломов, которые стоят меньше, чем бумага, на которых напечатаны. Хоть оплачены они несметными килоджоулями сермяжной мышечной энергии родителей, вложенной в скотину и землю ради денег детям на учебу. Из моего окна я вижу, во что упирается и откуда берет исток наше образовательное мошенничество.

Тем, кто ломает голову над проблемой обесценивания высшего образования, следовало бы иногда подходить к моему окну. Просто чтобы посмотреть на ту "кормовую базу", на которой кормятся продавцы дипломов, именующие себя вузами. Оставим в стороне соображения, по которым дипломы покупают, — уверяю вас, большинство аргументов сродни посадке картошки: must be. Но все они сводятся к одному, сходятся в одной — никогда не высказываемой вслух — точке: вырваться. Избавиться от села.

"Избавиться от села" — парадоксальным образом в этой точке сходятся и село, и город.

Исход молодежи "за образованием" в город только ускорился с концом колхозов и наступлением независимости. Проблема в том, что он не изменился по сути: стремление в вузы у большей части сельской молодежи связано не столько с призванием и вообще выбором будущего, сколько со страстным желанием избавиться от настоящего. Они не задаются вопросом куда или зачем, им важно — откуда. Они выходят на "взрослую дорогу" с завязанными глазами и предсказуемо становятся донорами "продавцов дипломов".

Что ж, у них нет особого выбора. Все, что предлагает рынок образования для сельских жителей, — замшелые ПТУ (пардон, колледжи) с нафталиновыми специальностями типа "механизатор" или "оператор машинного доения". У каждого второго мужчины в селе — диплом "механизатора". Но когда в село заходит агрофирма и объявляет набор трактористов, комбайнеров, грейдеристов, оказывается, что никто из дипломированных механизаторов не соответствует требованиям. Они просто не имеют представления ни о новой технике (на стенде ПТУ, пардон, колледжа, все еще царствует трактор "Белорусь"), ни о современных методах агротехники, ни даже просто о том, как написать заявление на работу. Я не говорю — грамотно, именно просто написать. Ничего, — бодрятся менеджеры агрофирмы. — За рулем сидеть умеют, остальному научим. Но оказывается, что большая часть тех, кто умеет отремонтировать "Белорусь" в условиях чиста поля, необучаема в условиях, диктуемых Джон-Дирами. А та — меньшая — часть, которая обучаема, однажды в разгар страды, после того как руководство отказало в предоставлении отпуска, просто не выходит на работу.

Вы, конечно, догадались, почему?

Ну, да! Бульбафест! Пока он там пашет за 10—15 тыс. грн. в месяц (по сельским меркам — целое состояние), кто за него "бульбу буде копав"?
Но может, агрофирмам когда-нибудь надоест вечный кадровый голод? Они выкупят ПТУ и сделают-таки из них колледжи, которые будут готовить не "механизаторов", а водителей — операторов сельхозтехники? Ведь специализированное образование "для села" могло бы стать огромным шагом в оздоровлении ситуации — и в селе, и в агрофирмах и даже в высшем образовании. Для этого даже выдумывать ничего не нужно — существовали же здесь, на Галичине, еще совсем недавно — перед "першими совітами" — сельхозшколы, обучавшие крестьян-хозяев разбираться в грунтах, сортах, породах, болезнях, гигиенических нормах и простых экономических расчетах, необходимых для организации семейного хозяйства.

Подобные школы могли бы открыть множество самых разных возможностей не только образовательного, но и социального толка. Я далека от толстовских мечтаний о "просвещенном крестьянине", но необходимость менять жизнь в селе мне видна прямо из окна — и я не вижу никакого иного пути, кроме образовательных и кредитных программ для сельских хозяйств. Можно, конечно, ждать и надеяться, что село, наконец, вымрет — и о нем можно будет не думать. Но могу вас уверить, оно все еще вполне живо.

Можно спорить о том, нужно ли индивидуальное сельское хозяйство в наш постиндустриальный век. Я не берусь судить об экономической обоснованности. Вполне возможно, что нет, не нужно и не обосновано. И нужно просто снять мораторий на продажу земли и дать возможность ее скупить крупным агрофирмам, чтобы бурьяном не зарастала. Это, возможно, так же правильно, как закрытие сельских школ и в перспективе — библиотек.

Но "умирает" оно подозрительно долго. Село же не "со вчерась" стало социальным нарывом, который никому не охота вскрывать. Идея отдать колхозникам паспорта и открыть калитку в город — через квоты в вузах и лимиты на производствах — была не полумерой даже, а жестом отчаяния со стороны советского руководства. Но это был хоть какой-то жест, выдававший, что проблема села где-то наверху осознается. Теперь все проще. Экономически село — просто камень на шее бюджета. Просто камень. О том, что это котел социальных проблем, предпочитают не думать. О том, что, решив хотя бы часть этих проблем, давление села на бюджет можно ослабить, тоже предпочитают не думать. Потому что для того, чтобы решить проблему, нужно сначала на что-то потратиться. Вот хотя бы на сельхозшколы, например, в которых крестьянам напомнят, что копать колодец рядом с навозной кучей, мягко говоря, не здорово.

В моей библиотеке есть раритет — экземпляр сельхозжурнала, издававшийся на Галичине "до перших совітів". Не "Приусадебное хозяйство", направленное преимущественно на дачников-шестисоточников, а журнал для настоящих "сільских газдів". Увы, не могу подобрать аналога на отечественном журнальном рынке. Так вот, мой номер этого журнала — за 1937 г., толщиной и форматом с "Науку и жизнь" — напичкан рекламой, как кулич изюмом, и текстами, которые не стыдно и даже местами интересно читать. В нем, кстати, есть и о картошке — сортах, грунтах, агротехниках. Из статьи совершенно ясно следует, что выращивать ее в нашем регионе нет смысла — это ясно для каждого, кто способен отличить песок от чернозема, а чернозем от глины. Когда выходил этот журнал, в нашем селе картошку и не выращивали. Оба берега нашего сельского потока были плотно укутаны яблоневыми садами. Яблоки составляли основную статью "сельского экспорта". Нынешние "картофельные газды" любят вздохнуть о тех временах — когда "яблука аж до Кракова возили". Вот так повздыхают-повздыхают — и айда "на бульбу".

Теперь яблонь нет — пали жертвой войн, колхозов, депортаций. Теперь на их месте пустыри, зарастающие осинниками и разъеденные эрозиями. То там, то сям этот фронт наступающей на село дикой природы перерезают распаханные полосы, на которых мои односельчане каждый год дают кирпичному грунту бой за картофельный урожай.

Бульбафест — бессмысленный и беспощадный.