Карантинная учеба. Чем страшна "дистанционка"

На входе в очередной локдаун самый интересный вопрос для детей и родителей – вопрос о "дистанционке" в школе. Этот аспект локдауна оказался едва ли не самым болезненным вопросом для всего общества – даже хуже, чем ограничения для ФОПов. В нашем райцентре, например, только одно решение городской власти заставило людей прийти на порог мэрии и потребовать ответа. И это не было ни решение о повышении коммунальных платежей, как можно было подумать, ни решение об отключении города от центрального отопления. Это было решение о карантине в школах.

Страх перед дистанционкой пытаются облечь в разные упаковки. Кто-то разыгрывает истерику по поводу "тотальной дебилизации нации", которая неизбежно наступит, если "будет разрушена система школьного образования". Кто-то пытается выступить с позиций кажущейся рациональности, апеллируя к чему-нибудь почти священному – нерушимой связи "ученик-учитель", необходимости "социализации", к угрозе "неравенства", которое неизбежно при дистанционном обучении. 

О рациональности этих позиций можно поспорить. 

Например, равенство. И образование, и его реформы – во всяком случае, в нашем исполнении – этот вовсе не о "равенстве". Нет "равенства" в процессе обучения. В лучшем (худшем) случае – уравниловка. И наши реформы идут по тому же пути. Блестящая идея привязать всех детей к определенным школам "на районах", чтобы даже не думали куда-то сбежать из своего гетто – это, простите, не имеет ничего общего ни с "равенством" как таковым, ни, тем более, с "равными возможностями". 

И дистанционное образование, в свою очередь, не угрожает ни равенству, ни социализации – только смещает акценты и меняет формат. Более того, дистанционка даже может быть представлена как своеобразный "уравнитель" (если предположить, что "равенство" и "образование" вообще умещаются в одном смысловом поле). Здесь все зависит от когнитивных и коммуникативных навыков и талантов ребенка, а также от готовности их развивать. Он может быть физически сильным или слабым, он может быть даже прикованным к инвалидному креслу, он может приходить на урок через старенький компьютер или с новейшего макбука. Это не станет предметом насмешек или, наоборот, поклонения. Это никак не повлияет на положение ребенка в условной "стае товарищей", которая обязательно формируется в каждом "физическом" классе – и делает каждого ребенка заложником его физических, в первую очередь, кондиций, а также имущественного и социального статуса. 

Кого-то такая перспектива может пугать – ведь именно формирование стаи и выстраивания отношений с ней у нас почему-то упорно продолжают называть "социализацией". 

Что же до школьной социализации – это по сей день социализация индустриального или даже доиндустриального типа. Когда будущего участника производственного процесса нужно было научить взаимодействовать в большом коллективе – племени, армии, заводском цехе – это, возможно, было эффективно. 

Но сейчас социализация молодежи происходит, преимущественно, в малых группах и глобальном пространстве электронных средств коммуникации. "Очная" же школа совершенно исключена из процесса формирования навыка глобальной коммуникации. И, несмотря на то, что глобальная коммуникация – один из ключевых навыков (компетентностей) современного человека, школа продолжает делать вид, что ее это не касается. 

Так оказывается, что проблема вовсе не в "неравенстве", от которого нужно "защитить школу". Наоборот. Школа не умеет и боится работать в условиях равенства. Школа – иерархическая система, в которой авторитет учителя опирается не на его личные и профессиональные качества, а на его "учительский" статус. И сколько бы лучшие из учителей ни пытались стать "помощниками", "тьюторами", "коучами", "наставниками", "менторами", просто старшими друзьями для своих учеников – у них мало что получается. Потому что существующая школьная система отношений остается прежней – иерархической. В ней каждый должен знать свое место: дети – это дети, и их дело – слушать и подчиняться, а взрослые – это взрослые, они учат, контролируют и оценивают. И между ними – пропасть. 

Казалось бы, для современной школы было бы естественно искать контакта с учениками там, где "обитают" эти ученики. А обитают они в медиапространстве. Там они дружат и сводят счеты, заводят интрижки и находят заработок, сплетничают и путешествуют. Многие из них там и учатся – но не "школьному", а тому, что им интереснее и, возможно, нужнее.

Но школа упирается – она не хочет идти туда, где дети. Это дети должны приходить в школу, а не наоборот. Хотелось бы написать, что для школы это вопрос принципа.

Но это не так. Не в принципе дело. И даже не в том, что учителя не хотят учиться – многие очень успешно работают дистанционно. И не в том, что "школа не имеет материальной базы" и даже не в том, что не у всех учеников есть доступ к широкополосному Интернету, а это уже "неравенство", которого "нельзя допустить". 

Однако все это – равенство, принципы, трудности – не более чем отговорки. Дело вовсе не в том, что не готова школа. Не готово общество. Дистанционному образованию противятся взрослые – главным образом, родители. И не потому, что "неравенство", слабый Интернет или невозможность проследить, чем оно там занимается дома, пока я на работе. А потому что это меняет мир вокруг. Ничто другое не требует и не получает от нас столько жертв, как стремление сохранить иллюзию стабильности собственного мира. Мира, в котором "идти в школу" – такая же неизбежная инстанция, как смерть и налоги. Да, именно "ходить в школу", а не "учиться". Язык не обманешь. 

Ради сохранения стабильности собственного мироздания мы готовы рискнуть собственными детьми – убедив себя в том, что тем самым мы обеспечиваем им необходимые условия для развития и обучения. Мы почти бессознательно погружаем их в море собственной лжи. И в конечно в итоге они – как и мы когда-то – приучаются к мысли о том, что "быть взрослым" – это и значит поддерживать какую-нибудь общепринятую ложь. 

Вот, например, как это выглядело на практике в нашей школе. На протяжении всего семестра (три с половиной месяца – родители восстали против дистанционки, поэтому дети в течение двух недель не учились вообще) – в школе болели все подряд – и дети, и учителя. Это было невозможно скрыть – у детей неделями выпадало по два-три урока каждый день. Расписание можно было просто выбросить, потому что учителя "принимали" классы, когда у них открывалось "окно". Причем не обязательно на урок приходил "предметник" – если был хоть кто-нибудь, уже хорошо. Математику, например, проводил школьный психолог. На английский приходил социальный педагог. Природоведение "затыкали" учительницей физкультуры. Хотя учитель по природоведению был здоров и на работе, но он шел провести урок биологии у старшеклассников, потому что оба учителя биологии болеют. Кстати, в этом классе тоже по расписанию должна была проводиться история, а не биология. Но историчку попросили посидеть на математике у шестиклассников – они пишут директорскую контрольную… Да, у детей на протяжении месяца могло не быть учителя математики, но "директорские контрольные" – по расписанию.

И так на протяжении полутора-двух месяцев, пока эпидемия не отбушевала и не пошла в данном конкретном учебном заведении на спад.

На этом блестящем фоне руководство школы, городская власть, Министерство образования хором пели о том, что "школы работают в штатном режиме". А циничная школьная молодежь строчила в классные чатики списки выбывших учителей, обсуждала возможность общешкольного карантина (нет, его так и не ввели) и прикидывала, кто из педагогов "на очереди" – кто с кем чай пил в учительской, кто в курилке тусовался, и какие шансы у имярек "склеить ласты", ведь "ей уже за 70". 

Я понимаю, хочется сказать пару ласковых о циничной молодежи – о ней всегда хочется сказать пару ласковых. Но в данном случае (как и во многих других) ее цинизм – только результат погружения в море лжи, разлитое вокруг взрослыми. 

А взрослые… Что взрослые? Они тоже когда-то ходил школу. Пели о Ленине, шагали строем, стояли навытяжку перед Марьванной, а после уроков срывали с шеи пионерский галстук, запихивали поглубже в карман и шли к соседу слушать "Пинк Флойд" на его бобинном магнитофоне. 

Стоит подумать, ради чего мы воспроизводим худшие черты советской школы. И хотя бы перестать прикрывать свою собственную трусость, ограниченность и страх перемен "интересами детей", "будущим нации" и "равенством", что бы ни значило это слово на самом деле.