Исигуро и "Интерстеллар". Почему иллюзии позволяют нам оставаться людьми
За премию в области литературы Нобелевскому комитету обычно достается больше всего. Это довольно легко объяснить: в литературе, в отличие от физики, химии, биологии и даже экономики, разбираются все — все знают буквы, имеют собственные вкусы и представления и том, что достойно, а что посредственно.
Обычно даже премия мира не вызывает столько вздохов, сколько литературная, хотя и бывает даже более неоднозначной, чем литературная. С премией мира все понятно — ее совершенно откровенно дают "за политику". А вот литературная премия, по идее, должна была бы даваться за литературные достоинства. Но, чтобы не "резаться" с профессиональными премиями — Букеровской в первую очередь, она дается не книге, а автору. И как-то само собой получается, что литературные достоинства отодвигаются на второй план, а на первый выводятся "социально важные темы" или еще какие-то сопутствующие литературе обстоятельства. В общем, она дается скорее "за заслуги".
Для привычных к такого рода премиям критиков нынешняя литературная Нобелевка может считаться малоинтересной — обычный набор упреков оказывается неактуальным. Да и в целом, нечем крыть: выбор комитета так же безупречен, как и книги лауреата. Кадзуо Исигуро безусловный лидер крупных номинаций — за его книгу в свое время единогласно проголосовал Букеровский комитет. А это просто невероятно.
Если отрешиться от привычки — да что там, внутренней необходимости — спорить, критиковать и даже насмехаться над литературными пристрастиями Нобелевского комитета, этот год оказался удачным и дал богатый литературно-нобелевский урожай.
Ведь отчасти литературной можно считать и премию в области физики одному из трех лауреатов — ловцов гравитационных волн Кипу Торну. Человеку, который первым познакомил широкую публику с проектом LIGO и гравитационными волнами в фильме "Интерстеллар" и в большей мере в одноименной книге, раскрывавшей богатство научных идей, "подпирающих" кадр. Книга получилась не менее увлекательной, чем фильм, и образ профессора Бренда теперь невозможно воспринимать отдельно от Кипа Торна, ставшего прообразом ученого и героем собственной книги. Так что нынешнее лауреатство в области физики кажется разделенным не на троих, а на четверых — из-за плеча Кипа поблескивают очки профессора Бренда. Так же, как премия по физике, широкой публикой может восприниматься отчасти "премией в области литературы". И то сказать, разве это не литературно — "поймать" отголосок лемовского "Голоса Бога"?
Что же касается собственно литературного лауреата — кстати, тоже не чуждого фантастике, — это оказался просто превосходный выбор для комитета. Это тот точный ответ критикам, который пытались дать, присуждая премию Бобу Дилану. В прошлом году, впрочем, промахнулись — широкая публика не просто критиковала, она несколько опешила и не сразу поняла, не стебется ли комитет. Хотя комитет был как раз совершенно серьезен — просто промахнулся. Зато после короткой пристрелки попали в яблочко — с Кадзуо Исигуро.
Это имя никогда не называлось в числе фаворитов, ожидающих из года в год своей "очереди на Нобелевку". Которая вообще состоит преимущественно из звенящих бронзой имен. С которыми к тому же можно связать какой-либо социальный (или даже социально-политический) контекст-подтекст. К моменту подхода "очереди" лауреаты — уже классики, и только и того, что все еще (почему-то) живые. И Боб Дилан, и Светлана Алексиевич, и Патрик Модиано — все эти очень-очень разные люди и похожи друг на друга только одним — принадлежностью к классикам. К именам, которые "стыдно не знать". Но которых уже необязательно читать, потому что они актуальны ровно так, как могут быть актуальны классики, — "вечностью" поднятых тем и содеянным "вкладом". Но не ощущением нерва настоящего времени.
Именно Кадзуо Исигуро, а вовсе не Боб Дилан, оказался самым экстравагантным решением Нобелевского комитета последнего времени.
Исигуро современен до боли. "До боли" тут вовсе не фигура речи. Нобелевский комитет совершенно верно отметил "большую эмоциональную силу", как одно из достоинств его прозы. Я не ограничена условностями официальных протоколов и могу сказать прямо: книги Исигуро исподволь, без эпатажа и ярких спецэффектов, без дешевых уловок и вообще видимых причин страница за страницей, миллиметр за миллиметром скручивает читателя в клубок боли. С самурайской отрешенностью и японской отстраненной созерцательностью. Что только усиливает эффект.
Никто — видите, и я тоже — не удержался от акцента на "японскости" Исигуро. Несмотря на то что это не та "японскость", которая, по словам Орхана Памука, вызывает у англо-американского литературного большинства "этнографический" интерес. Исигуро пишет — в наше-то время! — классический английский роман. В самом диккенсовском, остиновском и даже агатокристиевском смысле. И это еще одна странность от Нобелевского комитета: создается впечатление, что премию дали именно за литературу, за сугубо литературные качества, а не социальное звучание и т. п., потому что и стиль, и форма, и язык у Исигуро просто совершенны. Настолько совершенны, что "японскость" сама срывается с кончиков пальцев — никто из представителей англо-саксонской литературы сейчас не пишет настолько совершенного английского романа. Тут у японца Исигуро объектом "этнографического интереса" оказывается не "японскость", а "британскость". В безупречном воспроизведении формы проявляется не "родственность", а как раз "инаковость" Исигуро английской культуре и литературе. Так совершенно владеть собой и своим просто невозможно. Разве что ты настоящий самурай, давно смирившийся с мыслью о том, что ты мертв.
Исигуро препарирует "английскость" в самых английских жанрах, включая детектив, роман взросления, роман-монолог, роман-воспоминание, к тому же, если верить английским критикам, превосходным английским языком. В центре повествований — безупречный английский дворецкий, сыщик, закрытая английская школа, британский эпос о короле Артуре и рыцарях круглого стола. В общем, старая добрая Англия с ее аббатствами даунтаун, хогвартсами и играми престолов. Все то, что мы в ней любим и что оказывается мифом, иллюзией — спасительной, потому что стоит снять этот тонкий слой лака, как под ним открывается беспощадная и совершенно бесчеловечная правда. "Бездна под иллюзорным чувством единства человека с миром", как отмечено в официальном релизе Нобелевской премии по литературе.
Бесчеловечность и "иллюзия человека", а не только его "связи с миром" — основная тема Исигуро. Поэтому мы можем снять с Нобелевского комитета подозрение в том, что он залезает на территорию Букера, оценивая исключительно литературные достоинства книг. Премия Исигуро похожа на премию Светлане Алексиевич, данную за тему "сохранения человеческого достоинства в бесчеловечных условиях".
Нынешняя премия тоже содержит в себе апелляцию к бесчеловечности — она выдана за скрупулезное, на молекулярном уровне проведенное исследование иллюзорности человечности на фоне грядущей, предшествующей и существующей сию минуту бесчеловечности мира и нас самих.
Если углублять тему дегуманизации и принимать в перечень "почтенных" жанров фантастику, детектив, утопию-антиутопию — "рабочие" жанры Исигуро — следующей, по логике вещей, на премию может претендовать Маргарет Этвуд. За "Рассказ служанки", да и за трилогию "Беззумного Аддама" — вот где человеческое и бесчеловечное сталкивается друг с другом уже не метафорически, а вполне буквально.
Собственно, жанровая принадлежность романов Исигуро не слишком важна:
в классическом английском романе "Остаток дня", в фэнтези "Погребенный исполин", в "саенс", прости Господи, фикшне "Не отпускай меня", детективе "Когда мы были сиротами" — во всех этих утопиях-антиутопиях социальный, технологический, мифологический акценты смещены внутрь человека. Исигуро меняет как перчатки, жанры не только для того, чтобы не повторяться, как любят говорить критики, напротив, как раз для того, чтобы повториться. Чтобы показать, что декорации и обстоятельства не более чем декорации и обстоятельства. Не более чем жанровые условности, авторско-издательско-читательские конвенции. Главного они не меняют и не в состоянии изменить, а потому все книги об одном и том же. Об иллюзии человека в бесчеловечном мире.
"Остаток дня" — так называется роман, принесший Исигуро Букеровскую премию. Это название что-то вроде творческого и мировоззренческого кредо. Все герои Исигуро так или иначе доживают "остаток дня", находятся "в конце времен". Человек, родившийся в Нагасаки — пускай, через девять лет после ядерной катастрофы, — в побежденной, униженной, разгромленной стране, сменивший один остров на другой, одну культуру на другую, один язык на другой в детском, но уже вполне сознательном возрасте, надо думать, кое-что знает о мучительном несовпадении внутреннего пейзажа внешнему. И может с большой точностью и обескураживающей откровенностью начертить линию разлома.
"Иллюзия человека" истончилась и заканчивается, как и предупреждали философы. И возможно, мы сами — вместе с этими философами — приложили к этому руку.
Взывая к истине, мы увлеклись, и, срывая покровы с тайн мира, мы заодно срываем покровы и с собственных сокровенных тайн, рискуя обнаружить под последним покровом пустоту — "бездну". Мы находим своеобразный кайф в анализе "мифа человека" и препарировании "иллюзии себя". Но во что превращаемся мы и во что превращается мир, если мы отказываемся от этих иллюзий и мифов? Исигуро не дает ответа на этот вопрос — он только препарирует иллюзии со скрупулезной точностью и предельной откровенностью, провоцируя (и даже прямо призывая) своего читателя искать смысл между строк.
Ответ на этот вопрос скорее можно найти в решении Нобелевского комитета. Например, такой: не спешите расправляться с иллюзиями. Возможно, это последнее, что позволяет нам оставаться людьми.