Не последние китайские предупреждения. На что указывают уязвимость рейтинга МВФ и жилищный кризис в КНР

Скандальная гибель рейтинга Doing Business, паника в связи с угрозой обрушения China Evergrande Group и падение акций США следом за ней, российский газовый шантаж ЕС и французско-американский скандал из-за австралийского контракта, речь Байдена в ООН и попытка ответа Лаврова – все эти, и множество других частных случаев разного масштаба составляют единую картину закономерно меняющегося мира. В центре ее – уход на второй план территориальных государств, идущий вопреки сопротивлению старых элит, чувствующих, как почва уходит у них из-под ног, и пытающихся доказать свою значимость, но исторически обреченных.

Переоценка ценностей

Рейтинг Doing Business (Ведение бизнеса), позволяющий объективно оценить законодательство, связанное с регулированием бизнеса, и его применение в 190 странах, был закрыт по причине заангажированности в пользу КНР. Попытки объяснить произошедшее кухонной конспирологией, с опорой на человеческий фактор — сомнительное партаппаратное происхождение бывшего исполнительного директора ВБ, а ныне директора-распорядителя МВФ Кристалины Георгиевой выглядели откровенно жалко. Системное обрушение – а Doing Business был частью глобальной финансовой системы, — может иметь только системные причины. При этом, системная причина видна в данном случае невооруженным глазом: реальное влияние КНР внезапно оказалось больше по весу, чем влияние остальных государственных и межгосударственных структур, контролирующих ВБ. К признанию этого факта как системного изменения, а не случайного сбоя, и сводится закрытие Doing Business вместо попытки его коррекции.

Могли бы силы, влияющие на работу ВБ помимо КНР, уравновесить китайское влияние и вернуть Doing Business его прежнюю значимость? Уравновесить – да, могли бы, но не имели такой потребности. А не имели они ее потому, что точность Doing Business, ввиду значительного усложнения структуры разрыва между законодательством и правоприменительной практикой, стала критически низкой в любом случае, и самый добросовестный подход к его составлению уже не смог бы изменить ситуацию. Вот, к слову, для ясности еще один штрих: завышение рейтинга КНР, по сути, было не столько, или, по меньшей мере, не только недобросовестным манипулированием, сколько сделкой, поскольку происходило в контексте кампании ВБ по увеличению финансирования, в котором Китай должен был сыграть ведущую роль. Интересно, можно ли считать такую сделку коррупционной, и, если да, то можно ли отнести ВБ к числу ее бенефициаров, совместно с КНР?

Похоже, что старые термины и оценки тут явно пасуют. Зато взгляд на историю с гибелью Doing Business как на корпоративный сговор, без попыток оценить такую практику как что-то плохое, поскольку подобный негативизм – очевидный наследник старого мышления, — все расставляет по своим местам.

Сделав этот шаг в осмыслении ситуации, мы видим бессилие старых, межгосударственных структур перед новыми, межкорпоративными. Но что же Китай, разве он не государство?

И да, и нет. Современный Китай имеет сегодня двойственную суть, находясь в процессе перехода от авторитарного государства, под управлением верхушки КПК, к международной корпорации под ее же управлением. Не все идет гладко на этом пути, как мы увидим чуть ниже. Проблемы вызваны тем, что для успешного перехода нужны качественные изменения в верхах КПК, а они идут трудно, несмотря даже на то, что китайские исходные условия благоприятствуют такому переходу более, чем где бы то ни было еще.

То ли рухнул, то ли нет еще

Волна опасений по поводу устойчивости экономического роста Китая, подкрепленная падением Doing Business, прокатилась неделю назад по мировым рынкам. Детонатором выступили внезапно вскрывшиеся проблемы China Evergrande, крупнейшего застройщика страны, задолжавшего $309 млрд, и оказавшегося на грани дефолта. После этого акции China Evergrande закономерно пошли вниз, а следом пошли вниз акции предприятий, так или иначе завязанных на строительную отрасль. И хотя China Evergrande пока не рухнул, и льготный месяц для выплат по корпоративным облигациям 2020 году не истек – более того, выплаты уже начались, с четверга, и акции China Evergrande на гонконгской бирже пошли вверх, потрясение привлекло внимание к госдолгу Китая. Притом, не только к его размеру, но и к структуре. Вопрос о внезапности осознания проблемы China Evergrande довольно интересен и сам по себе, но к нему мы вернемся, как-нибудь, в другой раз.

Так вот, госдолг Китая составляет уже более 300% ВВП (более $40 трлн), с перспективой выхода на 350% ВВП к концу 2021 года, и это является самым большим соотношением ВВП и госдолга в мире. Одновременно банки Китая выдали кредитов, в том числе и внешних, на $46 трлн. При этом внешний долг КНР не превышает 15-20% ВВП, то есть, задолженность, в основном, внутренняя (а банковские долги в значительной части внешние, и тут возможны прямо-таки захватывающие развития сюжетов). И еще: 45% внутренних долгов во внефинансовом секторе составляют долги за недвижимость. В том числе – долги застройщиков, не сумевших распродать квартиры, поскольку более 50 млн. квартир и домов в Китае пустуют. На них нет платежеспособного спроса.

Суммируя сказанное, приходим к выводу: китайское государство оказалось очень плохим регулятором. Конечно, официальная пропаганда утверждает обратное – мол, негативные разговоры об экономических перспективах Китая, основанные на одном случае Evergrande, свидетельствуют о недостаточном понимании модели развития Китая. Вспоминают и о том, что правительство в Пекине еще в начале 2016 года определило направление развития внутреннего рынка недвижимости: дома предназначены для людей, которые в них живут, а не для людей, которые на них спекулируют.

Но тут нас подстерегает разрыв логики: если курс на национализацию нераспроданного жилья – неважно, на каких условиях, речь сейчас не о них, — был заявлен еще в 2016-м, то откуда взялся кризис Evergrande 2021 года? Ответ тут один: государство-корпорация КПК-КНР не справляется с управлением. Причина тоже очевидна: попытки решать новые проблемы старыми методами не ведут к успеху.

Когда Си Цзиньпин пришел к власти десятилетие назад, Китай начал активно выходить из повсеместной бедности, но темпы роста внутреннего потребления постепенно замедлились, несмотря на государственные меры по их поощрению, что, к слову, и надуло кредитный пузырь. В качестве выхода экономисты советовали сократить вмешательство государства в экономику и модернизировать институты власти, по сути, размыть власть КПК. Но регионально-партийные кланы, более всего опасающиеся усиления друг друга, закономерно не были к этому готовы. Нынешние попытки Си закрутить гайки: заставить крупный бизнес финансировать социальные программы через КПК в общегосударственном масштабе и запретить теневые транзакции через криптовалюту не то чтобы не имеют успеха вообще, но определенно пробуксовывают. Нет, крупный бизнес исправно платит и даже возвращает средства из-за рубежа. Проблема возникает на уровне использования этих средств. Иными словами, именно КПК в своем нынешнем виде оказывается слабым и, по большому счету, лишним звеном в этой цепочке.

Вместе с тем, простое исчезновение КПК привело бы к хаосу, и к разрушению Китая. Для управления Китаем КПК, как таковая, сегодня необходима, но для эффективного управления она нуждается в корпоратизации. Партийные кланы должны переродиться в кланы корпоративные.

Разумеется, процесс такого перерождения давно уже идет. И на XX съезде КПК в 2022 году станет понятно, насколько далеко зашла эта теневая реформа. Сам же Си Цзиньпин стремится заморозить ситуацию. Списывать это стремление только на его личное желание сохраниться у власти еще на десять лет было бы упрощением, хотя, личный фактор, конечно, тоже играет свою роль. Но личные мотивы тут все-таки второстепенны. Куда важнее то, что Си Цзиньпин, насколько можно судить по его действиям и выступлениям, просто не видит удовлетворительных альтернатив сложившейся системе управления страной.

Такая ограниченность – нормальное, в целом, явление. Любой государственный деятель — дитя своего времени, и время Си, очевидно, подошло к концу. Конечно, есть вероятность и того, что он сохранится у власти на XX съезде, но это будет означать десятилетие застоя и отсрочки назревших реформ. Именно в этом случае и возможны обрушения долговых пирамид, выстроенных в Китае, с широкими последствиями для всего мира.

Если же к власти придет корпоративный пост-Си, то его персональная фигура будет чисто номинальной. Время волевых персональных лидеров ушло, и новый Председатель может быть только говорящей головой теневого коллективного органа, составленного из представителей крупнейших корпораций, базирующихся на КНР. Притом, базирующихся не только и не столько даже территориально, сколько финансово, брендово, патентно и технологически.

Все решается не в Китае

Тем не менее, при всем уважении к китайским успехам, которые, несомненно, огромны, центром технологического и финансового развития мира все еще остаются США, а ближайшими к этой звезде планетами – страны традиционного Запада, то есть, белые и западнохристианские, с незначительными исключениями. Ни Россия, ни пост-СССР в это сообщество не входят и не имеют шанса войти в него в обозримом будущем.

Тот факт, что оба перечисленных признака, расовый и конфессиональный, отличающие традиционный Запад, ощутимо размываются и уходят в тень (причем, этот процесс ускоряется) не вызывает размытия сообщества этих стран. Так окаменевшая кость динозавра, сменив химический состав, сохраняет прежнюю форму.

Пример же Китая как иллюстрации процесса трансформации мира удобен для изучения и понимания в силу его гораздо большей открытости. Китай, вопреки сложившимся стереотипам, никакая не "закрытая", а, напротив, чрезвычайно открытая страна, где новые методы управления, основанные на тотальной слежке с привлечением ИИ и BigData, и построенные на основе собранных таким образом данных системы социальных рейтингов, не только не скрываются, но и преподносятся как крупнейшее достижение. Именно на Китае сегодня отрабатывается то, что придет, а, частично, уже пришло на смену манипулятивной пропаганде/ социоинженерии, маскируемой формальной демократией, которая, даже в своем нынешнем, формальном, виде, истаивает буквально на глазах.

Здесь самое время обратить взгляд на "доктрину Байдена", притом, как в международной, так и во внутриамериканской ее части. В целом, по смыслу она повторяет "доктрину Си": государство хочет заставить корпорации раскошелиться на внутренние и внешние структурные реформы. При этом, корпорации, в принципе, не против, поскольку их тоже беспокоят назревшие проблемы. Но главной проблемой здесь оказывается то, что современное государство, неважно даже, какое, автократическое или демократическое, неспособно стать эффективным реформатором, так что деньги уходят в песок, а реформы не идут.

В роли американского Си выступает, разумеется, уже не лично Байден с узким кругом доверенных лиц, а "Байден коллективный", растянутый на всю верхушку Демократической партии. Но то, что политика в США устроена сложнее китайской и обладает более развитой системой сдержек и противовесов, ничего не меняет по сути: тупик виден и там, и там, он общий, его природа ровно одна та и же, и выход из него тоже один и тот же: прямое участие корпораций в государственном управлении и последующее изменение природы государства под их руководством . Иного способа решения накопившихся в мире проблем, похоже, уже не существует. Даже очередная Мировая война – классическая, никакая не гибридная (разговоры о том, что такая война означала бы конец человечества и даже самой жизни на Земле, оставим недоучившимся гретам и прочим экопараноикам), еще век назад отлично сносившая устаревшие институции, мешавшие развитию человечества, сегодня лишь отсрочила бы неизбежную развязку. Технологическое и социальное развитие общества, с фатальным доминированием первого над вторым, делает государства неэффективными априори. И эта неэффективность будет повсеместно и все быстрее возрастать, отбрасывая "сильные государства" в ряды аутсайдеров. Мы неизбежно, без каких-либо вариантов, вступаем в эпоху корпоратократии, и следующее десятилетие станет временем уже совершенно зримого и ощущаемого всеми нами перехода.