Как правильно подлизаться к Ангеле Меркель. Европейские ценности подлежат обсуждению

Споры в ходе саммита премьер-министров ЕС 17-21 июля о привязке доступа каждой страны к средствам из фонда восстановления экономики Евросоюза от последствий пандемией COVID-19 к соблюдению ей базовых принципов ЕС в очередной раз подняли вопрос о сути и месте того, что называют "европейскими ценностями". 

Все началось в первый день саммита, 17 июля, когда премьер-министр Португалии Антониу Коста преподнес канцлеру Германии Ангеле Меркель в качестве подарка на день рождения книгу — роман-моралите Жозе Сарамаго "Слепота", по сюжету которого эпидемия слепоты, внезапно поразившая жителей безымянного города в безымянной стране, сокрушает моральные барьеры, выявляя их истинную суть, по большей части, непривлекательную. Словом, роман посвящен моральным ценностям и их устойчивости к коррозии под воздействием обстоятельств. Европейским, естественно, ценностям, в их португальском понимании. Но ведь абстрактно-европейских или, шире, абстрактно-западных, без привязки к какой-либо стране, ценностей, пожалуй, и нет в природе?

Роман как роман, и не только что вышедший, а, напротив, довольно давний, 1995 года. Сам я его, признаюсь, не осилил, как и другие произведения Сарамаго, нобелевского лауреата по литературе 1998 года. Так что о достоинствах романа умолчу — желающие могут ознакомиться с ним по ссылке. Но европейцам роман, похоже, понравился: фильм, снятый по нему, открыл в 2008 году 61-й Каннский кинофестиваль.

Естественно, что подарок Косты был символическим политическим жестом. Жест был напрямую связан с острой дискуссией вокруг идеи "деньги в обмен на принципы", ожидавшейся ввиду попыток правительств Польши и Венгрии подчинять себе другие ветви власти, что нарушало принципы верховенства права и разделения властей. Позиция самого Косты по этому вопросу была сложной. Хотя португальский премьер и поддержал борьбу за соблюдение базовых принципов ЕС, он выступил против использования приверженности им в качестве аргумента на переговорах о деньгах. Доводы Косты сводились к тому, что, пойдя на такой шаг, ЕС подвергнет свои ценности риску эрозии под воздействием юридической казуистики, к которой прибегнет обороняющаяся сторона, "настойчиво, цинично, выворачивая каждое слово наизнанку, пока оно не потеряет всякий смысл". С учетом цены вопроса, количество и концентрация такой казуистики, едкой как серная кислота, будут велики, и, в силу этого, опасны. 

Об этом, в статье "Европейские ценности не подлежат обсуждению" и написала в нидерландской NRC ее обозреватель, журналистка и профессор из Осло Кэролайн де Грюйтер.

"Если вы ведете переговоры одновременно о ценностях и о деньгах, — цитирует Грюйтер выступление Косты в газете Publico, в котором он объяснял свою позицию, — вы не защищаете эти ценности, но монетизируете их, превращая в зону возможных уступок и компромиссного торга".

Напомню, что на самом саммите споры завершились обтекаемым решением, текст которого недоступен в Сети, и потому не может быть подвергнут анализу. Формально блок сторонников подхода "деньги в обмен на ценности", во главе с премьером Нидерландов Марком Рютте, все-таки добился принятия кредитной обусловленности, когда Европейская комиссия, зафиксировав нарушения, будет предлагать штрафные меры, которые должно утверждать квалифицированное большинство в Совете министров ЕС. На практике речь, скорее всего, идет о типичном для ЕС бюрократическом компромиссе, когда формальный механизм, созданный для урегулирования неразрешимого конфликта не работает, но позволяет увести проблему в тень на неопределенно долгий срок. 

Сама де Грюйтер видит выход в отмене права вето, которым сегодня обладает каждая из стран ЕС, и в замене его на принятие решений квалифицированным большинством голосов. "Нет смысла в том, что национальные лидеры настаивают на сохранении права вето и критикуют ЕС за то, что он слишком слаб, чтобы поддерживать верховенство закона, — пишет она. - Эти два вопроса напрямую связаны. Пора им это признать".

Но отказ от права вето подобен отказу от ядерного оружия, каковым, по сути, вето в политическом смысле и является. Такой отказ первоначально усилил бы позиции экономических лидеров ЕС по сравнению с позициями малых стран, а его отдаленные последствия могли бы угрожать самому существованию Евросоюза. По сути, право вето – предохранительный клапан, препятствующий взрыву ЕС из-за накопившихся внутренних проблем. 

Словом, надежд на отмену права вето в ЕС немного, тем более, что это решение может быть заблокировано при помощи все еще действующего права вето. Понимая это, де Грюйтер пишет, что пока процесс принятия решений в ЕС не перейдет к квалифицированному большинству, необходимо полагаться на процедуру, зафиксированную в статье 7 Договора о Европейском союзе. Согласно этой статье, большинство в четыре пятых членов ЕС может вынести решение о серьезном отступлении от ценностей и принципов, изложенных в статье 2, и, получив одобрение Европейского парламента, приостановить на этом основании отдельные права страны-нарушителя в рамках ЕС, включая и право голоса в Совете Европы.

Процедура введения этой санкции крайне сложна, и, по этой причине, фактически невыполнима. По сути, это тот самый бюрократический компромисс, о котором шла речь выше. "Но пока этот ограниченный инструмент — все, что у нас есть, мы должны лучше его использовать", — пишет де Грюйтер, признавая, впрочем, что процедура "раздражающе трудоемка и медленна".

Кроме того, есть и вариант воздействия через Европейский суд. За последние восемь лет Еврокомиссия подала в него три жалобы на Венгрию и четыре на Польшу. "Венгрия часто делает шаг назад, прежде чем дела передаются в суд. Польша была осуждена дважды, и, дважды, чтобы избежать санкций, отменила законы, урезающие независимость судей", — напомнила де Грюйтер.

Вернемся, однако, к списку ценностей, изложенных в статье 2. В ней сказано следующее: "Союз основан на ценностях уважения человеческого достоинства, свободы, демократии, равенства, правового государства и соблюдения прав человека, включая права лиц, принадлежащих к меньшинствам. Эти ценности являются общими для государств-членов в рамках общества, характеризующегося плюрализмом, недискриминацией, терпимостью, справедливостью, солидарностью и равенством женщин и мужчин".

Все это звучит настолько же мило, насколько и неопределенно. Под этот список, без проблем можно подогнать любую практику, включая самую бесчеловечную и тоталитарную. На ум немедленно приходят революции, начинавшие с провозглашения свободы, равенства и братства, и быстро приходившие к кровавому кошмару, сталинская конституция СССР 1936 года, бывшая некогда самой демократичной в мире, и современная деградация правозащитной деятельности, вырождающейся в наделенный неограниченной властью фрик-интернационал, занятый, под видом защиты гражданских прав, их ликвидацией, как таковых. Сама же де Грюйтер, анонсировав в заголовке полет на огромной моральной и интеллектуальной высоте, ожидаемо не удерживается на ней, и к концу текста, сваливается, как в штопор, к восхвалению именинницы Меркель.

"В романе Сарамаго есть одна женщина, сохранившая зрение, — пишет она. - По-видимому, её образ и заставил Косту задуматься о Меркель и ее роли в Европе. Именно благодаря этой женщине все слепые в конце книги снова видят свет и начинают останавливаться на красные огни (светофоров – прим. ДС)".

Не заметить и не засчитать такой прогиб, разумеется, невозможно. Не исключено даже, что польщенная Меркель что-нибудь подарит и де Грюйтер на ее день рождения. Но и в этом случае такой обмен любезностями и подарками ни на шаг не приблизит нас к ответу на вопрос о том, как избежать эрозии западных ценностей, настойчиво и цинично, выворачиваемых наизнанку на наших глазах, вплоть до полной потери ими первоначальных смыслов. Иными словами, де Грюйтер верно поставила вопрос, но затруднилась с адекватным ответом.

Не претендуя на обладание Абсолютной Истиной, и даже не прочтя ни одного романа Сарамаго, рискну предположить, что для успешного поиска ответа нужно поставить вопрос шире, и чуть иначе: связан ли гуманизм и вытекающие из него западные ценности, а также их переход из разряда мечтаний о светлом будущем в рутинную часть повседневной жизни общества с успешностью этого общества в экономике и управлении, достигаемыми через рациональное устройство государства? Из этого следует и второй вопрос о том, что первично: правильные, то есть реализуемые на практике мечты о гуманном общественном устройстве – или их практическая реализация?

Первично, очевидно, умение откликаться на мечты, ведущие к реализации западных ценностей на практике, отбрасывая неправильные, уводящие в сторону от них. К примеру, тезис о неприкосновенности частной собственности является правильной мечтой, по крайней мере, до того момента, пока разрыв в доходах не вступит в непреодолимое противоречие с равенством прав и с возможностью достойно жить, честно работая на благо общества. А тезис о необходимости все отобрать у всех и поделить поровну, уничтожив на всякий случай умников, сумевших завладеть слишком многим – неправильная мечта, но тоже с поправкой на то, что умники, достойные защиты, не должны богатеть откровенным разбоем. Таким образом, правильность мечты проверяется исторической практикой и ограничивается рамками применимости.

Теперь сделаем ещё шаг, задавшись вопросом: если успехи общества связаны с правильными мечтами большинства граждан, порожденными их общими культурными паттернами, то позволительно ли говорить о народах – носителях цивилизации, и народах, не наделенных этим качеством? Если нет, то каковы альтернативные объяснения? А, если да, то могут ли выходцы из вторых народов воспринять ценности и паттерны первых? В какие сроки, при каких условиях, и все ли? Насколько допустима в плане общественной безопасности идея о равноценности всех культур и отрицание превосходства культур европейских – подчеркну, именно культур, а не рас. Насколько экономическая успешность белой протестантской культуры, подтверждаемая фактами, позволяет говорить о ней, как о фундаменте западных ценностей, отказ от которого грозит катастрофой? Если это не так – то где другие объяснения? В том числе и таких эпизодов, как деградация "белой" Африки - Родезии и ЮАР, после того, как белых там отодвинули от власти?

Если же альтернативных объяснений нет – а их, убедительных, сегодня нет, то мы приходим к двум выводам.

Первое: европейские, и, шире, западные ценности — не набор догм, а живой социальный организм, который постоянно изменяется, откликаясь на новые условия. Иными словами, европейские ценности не просто подлежат обсуждению, но и должны быть обсуждаемы, критикуемы, и подвергаемы сомнениям и ревизии.

Второе: правом голоса в коллективном решении о редактировании западных ценностей в духе времени могут обладать только носители этих ценностей. Выявить их всех, ни разу не ошибившись, едва ли возможно, но статистически приемлемый метод есть: они включены в систему общественных отношений. Самый очевидный признак: они не живут на социальное пособие или криминальные доходы, а заняты полезным для общества трудом. Иными словами, заполненная декларация об уплате налогов, как условие доступа к избирательной урне в любой стране ЕС закрыла бы многие ценностные проблемы, о которых пишет де Грюйтер. А распределение голосов в ЕС не по принципу "одна страна – один голос", а исходя из формулы, включающей средний доход на душу населения и величину разрыва между самыми богатыми и самыми бедными налогоплательщиками закрыла бы ещё один блок таких проблем.

Разумеется, такой подход неполиткорректен – но это верно лишь с точки зрения европейских ценностей, зафиксированных, как препарат в банке с формалином. Между тем, живые ценности, как уже было сказано, постоянно изменяются и развиваются. Гораздо более сильным доводом contra является тот факт, что автор этой статьи живет в Украине, трагически далекой от успехов развитых западных стран — и с этим доводом, надо признать, трудно поспорить.