Братья в нелюбви. Митрополит Драбинко придумал, что дальше
В околоцерковной прессе стали появляться публикации, посвященные поискам обходных путей для украинского православия в определении приемлемого для него канонического статуса. С такими размышлениями, выступил, например, митрополит Александр Драбинко. Что можно было бы списать на его собственные трудности: после скандального процесса над Новинским, в котором руководство УПЦ МП стало на сторону олигарха, для митрополита Александра вопрос "что дальше" выгляди очень личным. По мнению владыки, раз украинская церковь никак не может получить желаемый канонический статус, ей следует заняться внутренними проблемами — преодолением разделения и объединением в сопричастии.
Что же, по всей видимости, владыка прав: ни от Москвы, ни даже от Вселенского патриарха ждать решения наших проблем не приходится. Во всяком случае, быстро. Не потому, что он не хочет или не имеет достаточно политической воли, просто та ситуация, которая существует в мировом православии, сложилась уже давно, и все участники, включая Вселенского патриарха, научились с этим жить — и жить довольно неплохо. Их все устраивает. "Все работает". Подтверждение тому — Всеправославный собор, который сумел собраться и не принес никаких сюрпризов, потому что даже неявку московской и "союзических" делегаций на Крит трудно назвать сюрпризом. Иерархии поделили между собой роли и сам православный мир и не собираются нарушать статус-кво. Что бы об этом ни думали мы с вами. Что бы об этом ни думала их паства.
Собственно, ситуация, сложившаяся в мировом православии, — это частный случай мировой геополитики и тех государственных структур и международных отношений, которые складывались веками, но отчего-то перестали работать в последнее время. Кризис, охвативший мировую политическую систему, мы видим и ощущаем на собственной шкуре каждый день. Симметричный кризис церковных структур нам, в Украине, также виден довольно ясно. И даже победа мирового православия — Вселенский собор — не опровергла, а подтвердила ее принципиальную вчерашность.
Поэтому отчасти я согласна с митрополитом Александром в том, что нужно искать принципиально новые подходы. И даже в том, что отказ от немедленной автокефалии многим пошел бы на пользу. Я понимаю, что это звучит довольно "зрадно", потому придется объясниться.
Учитывая то, что вопрос автокефалии стал одним из вопросов политической повестки дня — так же как вопрос канонического подчинения — от этих формулироввок уже стоило бы отказаться. Как от политических манипуляций. Автокефалия в этом смысле стала такой же политической программой, как и "славянское единство", просто более предпочтительной с точки зрения государственных интересов Украины. Политики всегда стремились манипулировать церковными вопросами — и церкви это редко шло на пользу. Поэтому выход из понятийного поля, очерченного каноническим подчинением и автокефалией, мог бы деполитизировать церковный вопрос хотя бы отчасти. Причем деполитизировать его не только в светском, но и в церковном политическом поле, поскольку каноническими территориями и подчинениями оперирует система мирового православия.
Но можно ли в принципе поставить себя вне этой системы?
Собственно, идеи носятся в воздухе. Если не получается с автокефалией, которую нам не дают и, возможно, не собираются давать, остается возможность сменить пластинку. Выйти за пределы парадигмы автокефалии и канонического подчинения в принципе, признав их излишне политизованными и потому легко манипулируемыми. Оставить вместе с этими политическими по сути идеями раскол и связанную с ним риторику и жить новой чистой духовной жизнью, принимая ближнего, исповедующего те же доктрины и принимающего те же каноны, как брата.
Нашей настоящей проблемой — и тут я снова отчасти соглашусь с владыкой Александром — является не столько церковный статус (мы уже к этой проблеме привыкли), сколько разделение, как это политкорректно принято называть в либеральных церковных СМИ. На самом деле, если бы это было разделение — то не было бы проблемой. Нет никакой беды в том, что есть разные. Если только они не враждебны друг другу. Так вот, проблема именно во враждебности. Непризнание таинств — не причина, а следствие враждебности. Если бы дело было в том, чтобы таинства взять и признать — это можно было бы решить путем переговоров и компромиссов. Но враждебность, которую десятилетиями воспитывали в украинской пастве, переговорами иерархов не преодолеть.
Конфессиональная самидентификация украинцев складывалась по принципу противопоставления и отрицания. И это за один день или даже год, или даже военный год не изменить. Особенно учитывая тот факт, что никто и не спешит это менять — атмосфера конфессионального разделения политически удобна и светским, и церковным политикам.
Кстати, поэтому пример, который владыка Александр привел в связи со своими размышлениями, — Православная церковь в Америке, чью автокефалию (полученную от Московского патриархата) в мировом православии не признают, но таинства не вызывают сомнения — несколько натянутый. Потому что эта церковь не противопоставляла себя Московскому патриархату, как это сделала часть украинской православной церкви. Ей, скажем так, позволяют существовать. Нам не позволят — ни политики внутри страны, ни политики в заграничных центрах. У всех у них есть свои резоны сохранять статус-кво.
Но, возможно, решить вопрос сопричастия в украинских церквях можно на уровне общины? Это умиротворит ситуацию — не нужно будет переходить из конфессии в конфессию, давая возможность кому-то заработать на этом политические бонусы. Можно просто "дружить домами". Это будет нелегко — потому что епископ, например, не одобрит общину, которая пустит другую общину в свой храм на поочередное богослужение. Да и священнику не понравится то, что придется делиться доходом за требы с коллегой из другой конфессии, если она зайдет в село.
Но эта идиллическая картина еще дальше от реальности, чем возможность канонической автокефалии. Возможно, вы найдете в Киеве и еще парочке больших городов несколько продвинутых общин во главе с милыми и умными священниками, которые готовы к сопричастию с теми, кто разделяет их доктрины и следует тем же канонам. Но в большинстве случаев все далеко не так безоблачно. И не потому, что люди ограниченные и злые (хотя и не без того), но потому, что они не знают, что можно по-другому. Потому что их конфессиональную и, соответственно, церковную и даже христианскую самоидентификацию строили не на любви, а на отрицании и страхе. А такие вещи не преодолеваются быстро.
Но, боюсь, другого пути нет. Потому что даже дарование автокефалии не решит нашей главной — внутренней — проблемы взаимной вражды и внутренней несостоятельности. Возможно, мое суждение покажется старомодным, но ждать признания со стороны мира, не став чем-то и не решив своих самых насущных внутренних проблем, — несколько инфантильно. Медийная реальность, в которой "тебя лайкают, значит, ты существуешь", далеко не всегда отменяет необходимость действительно существовать, независимо от того, лайкают тебя или нет. Вопрос о том, что первично — твоя состоятельность или признание твоей состоятельности, — в наше время совсем не кажется таким уж очевидным. Но мы, наверное, склонны сильно переоценивать "лайки". Мы вполне спокойно принимаем роль ставки в игре сильных, роль объекта геополитики — неважно, светской или церковной — не задумываясь о том, что мы сами из себя представляем и представляем ли хоть что-то ценное.
Нет, мы не сможем самостоятельно создать для себя автокефалию или, как в свое время хотел патриарх Филарет, создать структуру, параллельную мировому православию, в которую вошли бы те, кто не вписался в канонический формат. Эта идея изначально выглядела не слишком жизнеспособной, потому что зачем удваивать то, что уже есть и притом довольно плохо работает? Но идея отказа от любого канонического статуса — без претензии на автокефалию, но и без признания реального подчинения какому-либо центру — могла бы иметь интересные последствия для целой структуры мирового православия. Подобный проект не был бы изоляционистским, потому что в нем нет противопоставления себя другим структурам, нет условий и претензий, но, напротив, есть готовность к сопричастию. Но он был бы также внесистемным для мирового православия с его четкими иерархическими отношениями и территориальными принципами. Этот проект мог бы оказаться жизнеспособным, если бы основывался не на иерархических решениях и отношениях, а на горизонтальных — сетевых — связях. Связях общин.
Мы снова возвращаемся к этому слову. Возможно, потому, что оно обнажает природу церкви. Иерархические надстройки, стянувшие на себя функции принятия решений и превратившиеся в политические группы, как показывает практика, в случае необходимости системных изменений оказываются бесполезными. Их все устраивает. У них "все работает". Так же, как "все работает" у Вселенского патриарха. И у патриарха Московского. Но церковь — это община. И даже если владыки отстранили, оттерли ее от принятия решений, фактически упразднив Поместные соборы, это не значит, что у нее не осталось никаких возможностей повлиять на ситуацию. Было бы желание. Была бы воля к переменам и примирению.
Движение мирян, выход из принятого в православии канонического понятийного поля — это мог бы быть интересный эксперимент с церковной (да и политической) реальностью. Который в случае успеха мог бы нанести серьезный удар по структуре мирового православия в целом. Если мы решим свои проблемы без помощи — и вопреки сопротивлению — Рима (Второго, Третьего, да и Первого, если понадобится) само слово "Рим" потеряет смысл. Имперская система мирового православия даст трещину. И это будет небольшая потеря.
