Зачем государство откупается от беженцев

Проблема беженцев, не теряющая актуальности последние два года, обострилась на фоне намерений украинской власти принять часть сирийских беженцев, отдав им обустроенный лагерь в Яготине. В этом сюжете прекрасно все — начиная с фальшивых улыбок евробюрократов, ожидающими от нас "солидарности с Европой", и заканчивая протестами яготинцев, не желающих видеть в своем городе "чужих и черных". Оказывается, пока соседняя Польша отказывается от своих квот на мигрантов под тем предлогом, что в любой момент готова принять "миллион украинских беженцев", сама Украина вполне может себе позволить устраивать судьбы сирийцев, принеся в жертву непонятно чему (политика? грант?) интересы собственных граждан-мигрантов. А также не спрашивая мнения и ничего не объясняя коренным жителям.

Отношение к мигрантам — как внутренним, так и внешним — говорит о многом. Как о государстве, так и о его гражданах. Нам ведь даже не нужны были сирийские приправы — это блюдо и так было нестерпимо острым. И пока государство откупается от назойливых переселенцев мизерными пособиями, мы раздумываем, как же мы к ним относимся — жалеем или боимся и терпеть не можем? Вернее, так: пока мы раскачиваемся на качелях эмоций — из слез жалости в вопль гнева, государство может себе позволить откупаться от своих граждан мелкими подачками, вместо того чтобы признать проблему и взяться за программное, комплексное решение. Ведь большинству нужны не подачки — им нужна возможность начать новую жизнь.

Как она нужна всей стране. И она у нее, как бы странно это ни звучало, есть — появилась как раз в результате этой войны. "Проблема Донбасса" существовала много лет до Революции достоинства и даже до прихода донецких к власти. И упиралась она вовсе не в национальный вопрос, российское влияние, "кризис евразийства", "искусственность" Украины и прочие мифологемы, которые теперь плодятся обеими сторонами. Это проблема сугубо социального толка, с которой сталкивались не только мы, но и другие страны, в которых когда-то была развита угледобыча. Достаточно вспомнить "большую войну" Маргарет Тэтчер с шахтерами.

Поскольку ни одна политическая сила за годы независимости так и не решилась "трогать Донбасс за уголь", для Украины выход из этого так и не осознанного до конца угольного кризиса обернулся такой же полуосознанной войной. И нынешнее перемещение и перемешивание населения происходит "полусознательно" — без единой связной мысли о том, что в этой ситуации нужны новые социальные взаимодействия и как их строить. Это беспокойство находит выход в сильных эмоциях — жалости, раздражении, ненависти, которым мы обязательно находим "логическое обоснование" из арсенала мифов, любезно предоставленных медиа и политиками. С обеих сторон. Проблема от этого, правда, не рассасывается. Напротив, разрастается.

Несмотря на оригинальность вызова, украинская бюрократическая система пытается идти по проторенному пути заминания проблемы: беженцев регистрируют, им выплачивают какие-то копейки в качестве пособия, дают необременительные (для госбюджета, но не для общины) льготы, и этим участие государства в судьбе беженцев исчерпывается. Разве что, когда денег на пособия перестает хватать, у них забирают даже подачки.

Но в нашей — увы, небогатой — стране "программа", сводящаяся к деньгам, не просто бесперспективна, она неизбежно приведет к масштабному социальному кризису. Беженцы, как и коренное население, нуждаются не столько в пособиях, сколько в возможностях: в работе, в социальной интеграции, в реабилитации наконец. Государство не может обеспечить нормальный уровень жизни путем соцвыплат. Но кое-что оно могло бы сделать. Как минимум взять на себя роль координатора масштабного проекта реинтеграции внутренних мигрантов.

Как и вообще преодоление замкнутости любой общины — это всегда хорошо для осознания единства народа. Даже если ваш новый сосед злобно фыркает при слове "Украина", уже его сын почти наверняка будет воспринимать Украину как данность, если он теперь живет, например, в Киеве или Виннице. Я уж не говорю — в Луцке или во Львове.

Да, переселенцы — это проблема преимущественно для больших (и весьма недешевых) городов. Сюда приезжают люди, которые не могут себе позволить столичную жизнь, но просто не знают, куда еще можно себя деть. Волонтерская помощь сосредоточена именно здесь. А еще есть привычка к жизни в городе (Донбасс, напомню, был самым урбанизированным регионом в Украине) и масса иллюзий, с этим связанных, — например, что в большом городе проще найти средства к выживанию или хорошую школу для ребенка. Хотя немало возможностей предоставляет село, в том числе в плане трудоустройства. Эту возможность подавляющее большинство переселенцев даже не рассматривает. По массе причин, большая часть из которых — мифы.

Волонтеры, которые занимаются проблемами переселенцев, способны на многое, но они не могут ни распределить их по регионам, ни найти им работу. Многое могли бы взять на себя местные общины, многое мог бы сделать (и уже делает) бизнес. При наличии доброй воли со стороны государства и минимальной координации между всеми участниками процесса это все могло бы стать в разы эффективнее. Если бы наша бюрократия была хоть чуточку дееспособна, разумеется. Если бы она могла действовать хоть с капелькой фантазии (своей у бюрократии, конечно, нет, но фантазии ей охотно подбросят волонтеры). Стимулировать местные общины и бизнес, помогать волонтерам открывать службы социальной помощи и психологической реабилитации, заниматься фандрайзингом в зарубежье. Ведь если ЕС может обустроить у нас лагерь для сирийских беженцев, может это сделать и для наших. Можно и сирийцам лагерь построить на европейский грант, но вместе, а не вместо.

Многое можно было бы сделать, но не делается, потому что отсутствуют не только механизмы коммуникации "снизу доверху", но и просто навыки общения. Не только между властью и обществом, но и внутри общества. Испытывать сострадание — это очень важное умение. Хорошо, что оно у нас есть, — мы не бесчувственны, стало быть, небезнадежны. Осталось научиться говорить.

Если бы не война..

Тем, кто молод и не смотрел программу "Время" на рубеже 70-80-х прошлого столетия. В консервативной Британии женщина впервые стала премьер-министром — главным образом потому, что больше никто не хотел. Никому не хотелось разбить свой (и партийный) рейтинг об шахтеров и докеров, поскольку Британия в это время переживала глубокий угольный кризис — шахты массово закрывались, шахтеры оставались без своей опасной, но хорошо оплачиваемой работы. Бузили страшно — на советский экран лились потоком жестокие столкновения с полицией, в советской прессе твердили о "революционных настроениях" в среде британского пролетариата. На этом кошмарном фоне джентльмены Палаты лордов проявили галантность — пропустили даму вперед. Они даже не скрывали, что дама их раздражает и они дают ей шанс свернуть себе шею. Но Маргарет Тэтчер сумела совладать с угольной депрессией в Британии. Именно за это ее прозвали Железной леди, а победа в Фолклендской войне и успех в холодной стали дополнительными звездочками на фюзеляже.

Но даже у Тэтчер успех был неполон: угледобывающие регионы в Британии по сей день не оправились от депрессии. В Шотландии именно в бывших угольных областях наиболее сильны сепаратистские настроения.

Похожие процессы совсем недавно пережила Польша, вынужденная сильно сократить добычу угля. И даже на фоне финансовых вливаний со стороны ЕС это ей далось нелегко.

Украина же эту проблему не только не решала, наоборот, она загоняла ее вглубь десятилетиями. Позволяя одним людям превращаться в рабов со специфическими профессиональными болезнями и еще более специфическим мировоззрением, моделями поведения и коммуникации, а другим — греть руки. Не только на легальной добыче и продаже, но также на крышевании нелегальной добычи и, наконец, на распиле дотаций.

Тем не менее никто еще очень долго не посмел бы прикоснуться к шахтерам. Если бы не война.