Племенной союз. Почему нации стали мейнстримом

Привет, боец исторического фронта! Скоро уже Святой Николай возьмется за свой тяжкий труд: разносить подарки всем самым послушным и кто хорошо себя вел. В основном это относится к детям. Но если бы речь шла о взрослых, то, несомненно, большинство призов досталось бы Северной Корее и Российской Федерации. Корея к христианскому миру, в котором обитает Николай, не относится (во всяком случае Северная, т. к. в Южной христиан - много), то уж Россия, скрепленная духовными скрепами во всех (даже не очень удобных) местах, имела бы все шансы. Недавнее общение народа с вождем Путиным это ярко показало.

Тяга к долгим речам у всех диктаторов в крови. Четыре часа излияний Владимира Владимировича доконало бы любого нормального человека, но мои представления о нормальности могут не совпадать с российскими. Что Бенито, что Адольф, что Фидель любили долго позаклинать, доводя широкую общественность до оргазмических состояний. Единственное, что отличало данный акт от советских стандартов, это то, что регулярно не аплодировали стоя. Украинские зрители оценили внимание ВВП к скромному соседу. 

Вождь мудро и твердо указал, что не допустит в России всяких там Майданов и Саакашвили.

Конечно, резвление Михо и проявление акробатических навыков трубочиста оживили и так исполненный страстей украинский политический ландшафт. Однако в Украине он смотрится органично, а в России, стране респектабельной, он бы привел к массовому разрыву шаблонов и увеличению статистики смертности от инфарктов. Так что пусть уж (из гуманизма) резвится в Украине. Народ у нас толерантный и с пониманием относится к бурлению горячих кавказских кровей. В России тоже есть любимый кавказец - Рамзан Кадыров. Но понимание того, что клановый феодализм - нормальное для России явление, пришло лишь после двух войн. Украина пока не имеет кавказских провинций, и для оживления эмоционального ландшафта приходится персонажей импортировать. У нас ведь пока нет еще привычки к импортозамещению. Ведь и так ясно, что произвести на наших широких ланах такого кадра - дело непосильное. Ляшко можем, а Саакашвили - нет.

Но это я отвлекся от истории. Вернемся к российскому видению исторической роли украинского народа. Видение это простое: нет украинского народа, потому что украинцы и русские - один народ. Но поскольку российскому мышлению всегда свойственна исходная противоречивость, данный тезис сосуществует с убеждением, что при этом существует и украинский национализм. Как мог в пределах одного народа развиться такой внутренний национализм, остается тайной, покрытой мраком. При том, что русский народ всегда был добрым и никаким национализмом никогда не занимался. Разве что закрывшись в туалете. А украинский национализм публичен и навязчив.Российское непонимание того, откуда взялся украинский национализм, позволяет нам попробовать разобраться, что же такое национализм вообще. В одну колонку я это не умещу, но можно начать и потом продолжить. Итак.

Исходя из того, что главная всемирная организация после Второй мировой войны - это Организация Объединенных Наций, а после Первой мировой - Лига Наций, то, видимо, с 1919 г. мировое сообщество не видит других общностей людей, совокупность которых могла бы представлять человечество.

Заметим, что эта уверенность - явление достаточно новое с исторической точки зрения. Конкретную политическую и правовую роль понятие "нация" играет лишь с конца XVIII в. Охватило это "национальное" поветрие Европу в первой половине ХІХ в., а весь остальной мир поддался ему в ХХ ст. Итак, корни национализма нужно искать в Европе, откуда сей "вирус" распространился.
Что интересно, без Эпохи Просвещения и здесь не обошлось. Что еще интереснее, так это то, что само слово "нация" имеет весьма разный смысл, и существование этого изначального разночтения хронически подрывало и подрывает мировую стабильность. У нас это часто вызывает споры между самими националистами: часто бывает, что украинскую нацию они видят очень по-разному.
Но давайте по порядку, представим "карьеру" этого слова.
Слово "нация" происходит от латинского natio (род, племя). Сначала этот термин имел несколько пренебрежительный смысл: в Древнем Риме так называли группы чужаков из определенного региона, обычно объединенных кровными связями. Эти люди не имели прав граждан Рима. Еще так называли отдаленные варварские народы. В общем, слово "народ" обычно применялось к "своим", а "нация" - к чужим. После 212 г., когда права гражданства получили все свободные обитатели Империи, "нациями" начали называть представителей определенных регионов.

В Средневековье "нациями" были как далекие народы, так и землячества - купцов или студентов. Так себя именовали с конца ХІІІ в. представители определенных группировок на церковных соборах. Но обычно это понятие не имело выраженного этнического содержания, обозначая скорее ситуативные группы по интересам, основанные на территориальной, этнической или политической общности. Постепенно слово приобретало черты престижности. В XV в. понятие "нация" попадает в юридические документы. В 1486 г. применяется название "Римская империя немецкой нации", которое уже несколько ближе к современности.

Приблизительно в XVI в. в Англии стали отождествлять понятие "нации" с "народом", применяя его для обозначения всего населения страны. Это отождествление и положило начало блестящему взлету термина "нация".

 Но! Это определение было территориально-политическим, а не этническим или языковым. Окончательно оформилось такое значение слова в риторике французского Просвещения последней четверти XVIІІ в. в лозунгах Великой французской революции. В дальнейшем слово "нация" стало популярным среди тех народов, где процесс образования наций совпадал с процессом формирования централизованного государства и чья элита была относительно культурно однородной. То есть в такую "нацию" включалось все население страны независимо от этнического происхождения. Так это понимали во Франции и Англии - передовых государствах ХІХ в. Там "нация" стала политическим символом, синонимом суверенности народа; становление нации являлось составляющим процесса демократизации, элементом гражданственности, патриотизма. Поэтому в английском и французском языке понятие "нация" является синонимом "страны", "государства". По мере демократизации (а без этого - никуда) государство становится выразителем воли не правителей, а народа, сознательных граждан, поэтому понятие государственных интересов часто заменяется "национальными интересами". Именно в таком значении подразумевались те нации, которые вошли в Лигу наций и ООН, то есть понятия государство-нация-народ - тут синонимы.

Мы добавим от себя, что прорыв "нации" как политического символа в результате деятельности просветителей был вызван еще и тем, что Просвещение дезавуировало, разоблачало священную суть монаршей власти и планомерно разрушало "абсурдную" религиозную веру. Это вело к утрате традиционных социальных "кумиров" и традиционной лояльности к "власти от Бога", которая до того была свойственна подданным. "Король умер", но кто же "да здравствует"? Изменился источник суверенной власти, пошатнулась вера, изменилось понимание того, что же является соединительной тканью общества. Поэтому вера именно в нацию логично стала во Франции ХІХ в. "гражданской религией". Нация-народ стала источником суверенитета и объектом лояльности населения, которое превратилось из "подданных монархии" в "граждан национального государства". 

И если раньше сувереном, источником права был монарх, божий помазанник, то теперь им стал народ-нация.

Но в Центральной и Восточной Европе утвердилось иное понимание нации, связанное с влиянием немецкого языка, интеллектуальных традиций (через университеты региона) и существованием многонациональных империй. Германия была до 1871 г. расколота на несколько отдельных государств и вольных городов, поэтому образовался синонимичный ряд: нация-народ (люди, объединенные общей культурой, языком, традициями), а вот государство по понятным причинам в этот ряд не вошло. В широком ареале влияния немецкой культуры нация представлялась как культурно-языковая, т. е. этническая, общность. Объединение в одно государство, государственная интеграция были тогда лишь перспективной целью немецкой нации.
Интеллектуальные элиты славянских народов (и русских в том числе) в ХІХ в. обучались преимущественно в немецких университетах или же находились под влиянием немецкой философии и обществоведения, а потому усвоили именно этническую трактовку нации. Тем более что большинство славянских народов не имело своих независимых государств и лишь вступало в стадию "национального возрождения", "национализма".
Своеобразно поддержало эту трактовку распространение идей социал-дарвинизма, в котором законы борьбы за существование, выживания сильнейших биологических видов и популяций были перенесены на социальные реалии. Возникают идеи глобальной конкуренции и борьбы рас, наций. Ранний романтический национализм, главным воплощением которого был иррациональный "народный дух", все чаще уступает место уже "научным" идеям исключительности и национального превосходства. Именно по причине нормальной человеческой реакции на национальный снобизм и возникает негативное восприятие понятия "национализм", однако этот снобизм отнюдь не воплощает в себе всю суть национальных лозунгов, которые несли идеи и свободы, и прав человека, и "европейского дома". 

Не будем и мы упрощать сложные вещи - хотя порой и хочется.

В общем, мы видим, что значений и смыслов нации было создано более чем достаточно для того, чтобы запутать "национальный вопрос" и трактовку национализма и поставить массовое понимание всех этих явлений в зависимость от идеологически и политически ангажированных черно-белых оценок (ведь хочется проще!). То есть в споре по вопросу "нации" спорящие могут говорить о разных вещах и по этой же причине вообще не понимать друг друга.
Как мы увидим в дальнейшем, доминирующими стали именно территориально-политическая (гражданская) и этническая трактовки.
Уместен вопрос: существуют ли нации в "объективной реальности"?

По словам британского социолога и историка Чарльза Тилли, нация - "одно из наиболее запутанных и наиболее ангажированных понятий политического словаря". И здесь с ним не поспоришь. Как мы видим, в восприятии нации, существующей как слово пару тысяч лет, а по нынешним трактовкам - уже 200 лет, наличествуют противоположные позиции, которые, как это ни удивительно, касаются и самой возможности ее существования, ее реальности. 

Нам-то кажется, что нации, хороши они или плохи, но давненько живут и действуют...

Однако существует социальная наука, и она старается все, что нам кажется очевидным, подвергать сомнению. За что мы ее, может, и не любим, но порой ценим.
Так вот, логика науки состоит и в том, чтобы не доверять тем вещам, которые существуют в сознании людей и кажутся им очевидными, не проверив их научными объективными методами исследований. Исходя из этого скепсиса, тот факт, что десятки миллионов человек считают, что французская (немецкая, итальянская, польская и т. д.) нация существует, является пока всего лишь социальным фактом (представлением, разделяемым большим количеством людей), но еще не объективной реальностью. Понятие "нация" два столетия влияет на повседневную жизнь миллионов, но многие ученые подозревают, что при этом нация - штука выдуманная (или надуманная), и является одной из тех несуществующих вещей (давайте продолжим список: рай на земле, коммунизм, национальные интересы вдали от родины и т. д.), за которые уже умерли многие миллионы.

С точки зрения объективности мы должны были бы иметь научные (проверяемые) параметры принадлежности к определенной нации, конечно, если она - явление этой самой объективной реальности.

 В принципе, нам давным-давно известны основные антропологические параметры жителей Украины и в целом, и по регионам (эти данные систематизировал еще выдающийся украинский антрополог Федор Вовк 100 лет назад). Но это - просто "внешние черты" людей, проживающих издавна на определенной территории, при этом многие из них могут называть себя украинцами и многие - нет.
Максимальное число "объективных показателей" вроде бы исчерпывается у ученых следующим списком:

общность территории;
общее правовое пространство;
общий рынок;
общность происхождения;
общность антропологического строения;
общность языка;
общность религии;
общность культуры и традиций;
общая историческая память, переживания, мифология.

Мы видим, что эти признаки можно сгруппировать по таким проблематикам: государственно-правовая, этногенетическая и культурно-ментальная.
Для нации желательно проживать на достаточно компактной территории, чтобы иметь национальное государство или претендовать на его создание в определенных логических границах; общий национальный рынок может образоваться и до создания государства (например, Немецкий таможенный союз, созданный до образования Германского рейха), а может возникнуть уже в своем государстве; общее правовое пространство естественно формируется тоже в пределах границ одного государства (ибо только государство это пространство формирует).

Существенные нюансы разрушают ясность этих признаков: есть нации, не имеющие своей государственности, разделенные между другими государствами или рассеянные по многим чужим государствам; есть нации, пользовавшиеся государственностью до того, как стали нациями; есть такие, которые стали нациями до того, как получили государственность. На первый взгляд, неясно, что на что влияет... Даже если отбросить вопрос о государственности и оставить просто "территориальность", то нас озадачат евреи, ухитрившиеся создать Государство Израиль в Палестине после двух тысячелетий рассеяния по многим странам, да и те же украинцы, сначала разделенные в своем расселении между Россией и Австрией, потом между СССР, Польшей, Румынией и Чехословакией, а также диаспора.

Швейцарская нация говорит на четырех равноправных языках, бельгийцы - на двух, на английском или испанском говорят многие нации разных государств.

Французская нация выросла в недрах французской монархии и обязана ей теми границами, в которых она сформировалась. Иначе мы бы имели сейчас дело, например, с отдельными (северо)французской и провансальской нациями или же с еще более сложным набором бретонцев, пикардийцев, гасконцев, бургундцев и т. д. Социально французская нация состояла сначала из буржуазии, а потом распространилась на все слои общества вследствие всеобщего образования на стандартном французском языке и изучения истории Франции. Культурная массовая (национальная) унификация Франции, как показал исследователь Юджин Вебер, - это уже плоды образовательной политики III Республики (1871-1940) и, видимо, последствия совместного пребывания на войне в окопах мужского населения страны в 1914-1918 годах.

Германцы-англосаксы оказались на одном острове с кельтами (валлийцы, шотландцы, корнуолльцы), в Средние века воевали с ними, окончательно покорили наиболее упрямых шотландцев в 1707 г. и создали "Соединенное королевство Великобритании".

Попытка интеграции оказалась успешной, и можно говорить об общебританской нации, "созданной" и "работающей" в XVIII-XX вв. (пути ее формирования прекрасно показала английский (британский?) автор Линда Колли).

Однако сейчас, на пороге ХХІ в., несмотря на общую англоязычность, крепнут региональные и этнические сепаратизмы Британского острова. Говорящие по-английски шотландцы и лишь частично сохранившие свой валлийский язык жители Уэльса все равно считают себя отдельными нациями. И они взрастили свой "сепаратизм" в наиболее демократичном и либеральном обществе нового и новейшего времени - Великобритании.
Поэтому валить все проблемы национализма как "национально-освободительного движения" на жесткий прессинг разных деспотических и тоталитарных режимов, видимо, не стоит. Если люди имеют склонность сохранять, и развивать те качества, которые делают их уникальными, интересными, отдельными, непохожими, они любят свои особые традиции и обычаи, то сделают это или благодаря определенной политической ситуации, или вопреки ей.

Проблемная ситуация всегда возникает вокруг инициаторов, которые "задают уровень" этнической проблемы, масштаб претензий этнической группы.

После всего сказанного ситуация активизации чьего-то национализма может казаться искусственной, но эта "искусственность" хаотически, но стабильно возникает в разных точках планеты, опирается на различные исторические обстоятельства и имеет различные программы на будущее. Значит, национальные лозунги все же представляют собой объективно и стабильно работающий фактор общественной жизни.
Поляки явно были в ХІХ в. нацией, несмотря на раздел Речи Посполитой между Россией, Австрией и Пруссией. Относительно наличия у них в ХІХ в. единого национального рынка существуют большие сомнения. Но они сформировали свое политическое сознание задолго до 1795 г. (третий раздел), когда еще имели свою государственность. Но это было тогда, когда слово "нация" еще не приобрело своего сегодняшнего значения. И похоже, что смысл, вкладываемый в слово "нация" у поляков, сильно изменился за столетие без своего государства.

Сначала он был классовый (шляхта Речи Посполитой как "политическая нация"), а потом стал этнический (с присоединением всех говорящих по-польски низших классов). Однако территориальные претензии поляков остались государственными в исторических границах 1772 г. (т. е. до разделов), включая давно "вросшие" в Польшу Литву, Беларусь (составляющую Великого княжества Литовского) и Правобережную Украину, где до 1917 г. статусная элита (знать) была польской. Параллельно в ХІХ в. на той же исторической арене "возродились" литовцы с освеженной претензией на самостоятельность, и бывшие русины - украинцы, которые попытались строить нацию частично на "исторической польской территории". Так когда же и в каких пределах возникла польская нация, и какую роль в этом сыграла государственность? Что было в начале, а что потом? Как сочетать этнические границы и государственные?
У чехов нация сформировалась в ХІХ в., а их государственность (Чешское/Богемское королевство) свой этнический чешский характер утратила еще в Средневековье, а потом перешла под власть австрийских Габсбургов. Cвоей уже современной государственности без особого выяснения отношений с австрийцами они добились в 1918-1919 гг.; и у них сразу все "заработало", поскольку они были к самостоятельной национальной жизни уже психологически и экономически готовы. Этому предшествовало их "национальное возрождение" ХІХ в.
Ирландцы не имели единой государственности и в Средние века, были завоеваны Англией в ХІІ-XVI ст. Во второй половине ХІХ в. они посчитали себя нацией и в 1922 г. через вооруженную борьбу добились независимости, хотя уж прожили вместе с англичанами существенно дольше, чем украинцы с русскими. Ну и ради чего? Ведь даже свой гэльский язык ирландцы забыли давным-давно и перешли на английский. "Самоопределиться" захотелось... Наверное, видели они в этом какой-то смысл.
Нация - это все же социальная группа, и ее могла бы определить социология. Но если взять ее мэтров, то русский эмигрант Питирим Сорокин (1889-1968), зачинатель системных исследований американской социологии, считал нацию не органично общественной, а лишь сборной (искусственной) группой людей, которую невозможно вычленить ни по отдельным признакам, ни на основе скомбинированных свойств. То есть он постулировал невозможность постижения нации в понятиях социологии. Два других классика, француз Эмиль Дюркгейм (1858-1917) и немец Макс Вебер (1864-1920), так же как и Сорокин, определенно сочувствовали националистическому мышлению, и нация для них уже существовала как данность. Они просто исходили из ее существования де-факто. Дюркгейм отождествлял нацию с общей политической волей, которая

настойчиво выражается, имеет право быть учтена и даже признана, что она является единственным продолжительным (надежным) основанием государства.

Вебер же считал, что нация - это своего рода чувственная общность, равнозначным воплощением которой было бы ее собственное государство, которое создается нацией, производящей его из себя. (Витиевато, но суть понять можно: "чувственная общность, хотящая государство".)

То есть восприятие обоих "великих" не исходило из того, что нация - "искусственна", они лишь утверждали, что она является продуктом либо общей воли, либо общих чувств. То есть она оказывалась за пределами рациональности и поэтому не являлась "научной проблемой", а скорее ситуацией обычной реальной жизни, сферой политики, а не науки. В вопросе "национальных сомнений" на определенных территориях Дюркгейм предлагал поступать проще и проводить плебисциты (референдумы), чтобы выяснить мнение самих людей, к кому же они себя относят, а не выводить это неким теоретическим "научным путем".

Волюнтаристское (волевое) или чувственное (эмоциональное) восприятия всегда поддерживались политиками и политическими идеологами: если в обществе "живет" важное, эмоционально насыщенное слово "нация", значит, нация существует, и понятие это нужно просто соответственно трактовать и развивать как идею "к практическому употреблению". Политика ведь как такового не должно беспокоить, существует ли объективно что-то, важно то, верит ли в это его аудитория, а при демократии - еще и электорат. Если голосующие верят в нацию, то какие могут быть сомнения в ее существовании? Политик вообще по роду своей деятельности не должен об этом думать. Он живет и резонирует с обществом, взывает к нему и предлагает ему себя в качестве "выразителя его интересов", а насколько удачно он резонирует - можно измерить рейтингом популярности политика и уже дальше раскладывать на социологические составляющие. Главное, что у него не должно быть слишком много заметных сомнений, если таковых нет у его избирателей.
Наиболее ярко и полно выразил "чувственное" восприятие нации выдающийся французский историк и публицист Эрнест Ренан (1823-1892):

Это общее чувство, этот постоянный плебисцит, который продолжается изо дня в день и создает нацию, этот великий союз, который опирается на сознание жертв, которые уже были вместе принесены, и готовность принести их в будущем".

Поскольку нация живет в сознании людей, то не является по своей природе твердокаменным, запрограммированным и неизменным образованием. Чувства, как известно, преходящи. Поэтому, согласно Ренану, нация может жить, а может и умирать, но для этого не обязательно физически уничтожать ее членов: они могут просто "расхотеть" считать себя отдельной нацией, утратить чувство общности или волю к его поддержанию. (Правда, что-то не припоминается за ХХ в., чтобы сложившиеся нации умирали, кроме как физически, - скорее рождаются все новые и новые.)

Если говорить об "общем чувстве", то упомянутые выше Эмиль Дюркгейм и Макс Вебер в своих определениях были весьма близки к Ренану, так же как и исследователь проблем национализма Хью Сетон-Уотсон, который считает, что нация существует тогда, когда "значительное количество людей из определенной общности считает себя нацией или ведет себя так, как будто эта нация существует". Общая суть всех этих размышлений "великих умов" сводится к осознанию той проблемы, что нация живет в сфере субъективных представлений людей, в их сознании, но при этом опирается на определенные объективные факторы в разном сочетании и с разной приоритетностью (язык, территория, религия, историческая память, политический опыт и т. д.)

Именно тот способ, каким представители нации "распоряжаются" этими объективными факторами, какое значение им придают, и является решающим в определении того, какой же характер национализма у этой нации. А также - один ли он или их несколько.

А вот об этом поподробнее мы поговорим уже в следующий раз...