Дорж Бату о работе в NASA, интервью с псевдо-Навальным и повелительницей космических траекторий Франческе

– Сегодня ты прежде всего кто: специалист по траекториям космических аппаратов, журналист, блогер, что-то другое?

– Я специалист по траекториям, но чего именно, сейчас не могу разглашать. Основная моя деятельность не изменялась – траектории космических аппаратов.

- А есть ли то, от чего ты будешь решительно открещиваться, например "ну, нет, я точно не блогер". Я знаю, что ты не в восторге от статуса писателя, но все равно представила тебя так сначала, так и знай. Кем еще ты не являешься, Дорже?

– Я точно не блогер. Достаточно скептически отношусь к социальным сетям, у меня нет таких амбиций, нечасто пишу в "Фейсбук", да и рекламу не беру. Журналистом меня тоже нельзя назвать. И писателем – нет, потому что я не зарабатываю этим на жизнь. Автором текстов можно. А вообще, я специалист по траекториям, математик.

– Но в Украине ты бы смог жить на писательские гонорары, правда? Тираж книг о Франческе уже достиг отметки 30 000?

– Да, уже 30 000 есть, а еще сейчас продаются "Моцарт 2.0" и "Тайна старого Ламы". Точных показателей пока не знаю, потому что отчет о роялти приходит в январе-феврале. Мне сложно ответить, смог ли я жить на эти гонорары в Украине, потому что я оторвался от украинской реальности и не знаю цен.

– Ты был очень успешным журналистом: освещал события в ООН, делал громкие интервью, вел программы на телевидении, был корреспондентом "Итог недели", работал в "Голосе Америки". Почему ушел? Разочаровался в журналистике вообще или в том, как она работает в Украине? Ведь, очевидно, интервью с "псевдо-Навальным" не было единственной причиной. Ну, и когда мы затронули этот вопрос, расскажи эту историю.

– Да, была история с Навальным, и я описал ее в одной из своих книг. Это был 2012-й, выборы президента России, на которых Навальный был одним из кандидатов. Мы в "Голосе Америки" погрузились в очень опасную, как выяснилось впоследствии, сферу – социальные сети. Пытались через них контактировать с лидерами общественных мнений, брать интервью по почте и по телефону – тогда все так делали. И вот появилась новая социальная сеть "Футубра", что-то вроде "Твиттера", только на русском. Там я встретил аккаунт якобы Навального с репостами, идентичными репостам в его ЖЖ и "Твиттере" – ничего удивительного. Прибавил в друзья, представился, и он неожиданно ответил. Я попросил об интервью, Навальный согласился, но добавил, что из-за занятости может только переписываться. Я отправил ряд вопросов и получил ответы на эмейл – совершенно стандартные, они целиком укладывались в канву высказываний этого политика. В процессе подготовки у меня возникли сомнения, и я поделился ими с руководством "Голоса". Однако мне ответили, что все нормально и нужно разговор срочно публиковать, потому что материал громкий. Да, я совершил ошибку, поверив в это, и мы опубликовали этот разговор. Вскоре Навальный в "Твиттере" написал, мол, в "Голосе Америки" вышло интервью, которого я не давал. Издание принесло извинения, мы сняли материал с сайта, началось расследование. Я до сих пор не знаю, была ли это провокация спецслужб или самого Навального – не могу ничего утверждать. Потом я задумался, стоит ли вообще оставаться в профессии. Сама ситуация произвела на меня удручающее впечатление не только потому, что это был мой провал и моя вина как журналиста, но и потому, что я понял: в любой редакции тебя сольют при первом же удобном случае. К тому же случаю я был уверен, что журналист находится под защитой медиа и может рисковать, ведь его прикроют. А вот разочарований в украинской журналистике не было, и в 2014–2016 гг.а я вернулся как спецкор ТСН в ООН. Когда интерес пропал, завязал окончательно. Разочарование в журналистике не связано ни с ТСН, ни с "Голосом Америки". Я просто устал делать то, от чего не видел результата.

– Тебя подавляло то, что материалы не читают так активно, как хотелось бы, или то, что статьи журналистов не влияют на политические решения, журналисты уже не четвертая власть?

– На мой взгляд, с появлением соцсетей журналистика потеряла монополию на четвертую власть, и некоторые блогеры сегодня имеют аудиторию и влияние больше, чем уважаемые средства массовой информации. Но вместо того чтобы реформировать деятельность, СМИ продолжают работать старыми методами. Вот когда я пришел в украинское медиапространство, это была действительно качественная, влиятельная журналистика, а чиновники боялись журналистов настолько, что могли их убить.

– Давай продолжим двигаться дальше твоей карьерой. Для тебя как человека, долгое время находившегося внутри системы, NASA – обычное государственное агентство. Но для большинства это мифическая структура, недостижимая мечта. Есть ли рецепт, как устроиться туда на работу? Как это реально для украинца?

– У меня нет рецепта, как устроиться в любую контору, включая NASA, поскольку агентство или фирма должно быть в вас заинтересовано. На официальном сайте и в соцсетях NASA довольно часто публикует вакансии, поэтому следует следить за ними. Например, на моей памяти они искали директора центра управления полетами и писали об этом прямо в "Фейсбуке". У всех есть шансы, там трудятся не боги, а люди с высокой квалификацией. Конечно, на некоторые должности требуют гражданство, но на некоторые и этого не нужно. Впрочем, чтобы работать в NASA, нужно жить на территории Штатов.

– Тебе нельзя рассказывать о нынешнем месте работы. Но есть ли шанс, что ты о нем когда-нибудь напишешь книгу?

– Конечно, рано или поздно все откроется. И если снимут секретность, я обязательно напишу, потому что то, чем я занимаюсь сейчас, – действительно очень интересно.

– Работая в NASA, ты писал свои истории о Франческе отрывками на телефоне во время коротких 15-минутных перерывов. И это, очевидно, влияло и на стиль, и на выбор литературной формы дилогии о Франческе. Насколько сейчас изменился сам механизм письма?

– Коренным образом. Раньше я писал короткие истории, занимался репортажной работой, записывал события, поэтому речь не шла о планировании сюжета. А теперь я работаю с сюжетами, сплетаю и сплетаю эти линии, обрабатываю огромные массивы информации. Сочиняя о Моцарте, я должен был погрузиться в этот образ с головой, представить главного героя. А без знания его привычек, особенностей переписки и общения с друзьями, семьей, кредиторами это было бы невозможно. Прошлое историка не дает мне покоя, так что я хотел, чтобы мой герой был максимально приближен к реальному.

– Сколько времени у тебя уходит на предварительную подготовку, еще перед началом написания книги? Например, для "Моцарта 2.0" тебе, вероятно, пришлось много работать с архивными материалами.

– Семь-восемь месяцев ежедневного детального изучения материалов. Я читал аналитику, смотрел программы, осмысливал, как Моцарт изображался в художественных произведениях. У каждого автора Моцарт свой: у Пушкина он один, у Формана – другой, у меня – еще третий. Но предыдущие авторы изображали художника в природной исторической среде, в то время как мне пришлось представлять, как бы он вел себя в необычных обстоятельствах. Это, конечно, чистая фантазия, но никто из профессиональных музыкантов, читавших текст, не сказал, что Моцарт фальшив.

– Я знаю, что его читала дирижер Оксана Лынив…

– Да, еще до того, как книгу издали. И мне была очень важна ее точка зрения, взгляд признанного в мире моцартоведа. Именно Лынив я выбрал главным рецензентом и консультантом. Еще мне помогал прототип Павла Гонтаря – музыкант Павел Гинтов. Хотя мое детство прошло за кулисами театра оперы и балета, и я свободно ориентировался в музыкальных темах, без консультантов не справился бы. Кстати, в музыкальном обществе моего Моцарта приняли. Так что методика работы с документами и образом пока не изменилась.

– Это журналистская методика?

– И журналистская, и научная

– Продолжим тему "Моцарта 2.0". Насколько на выбор героя повлияла твоя биография: отец у тебя виолончелист, мама – пианистка, дедушка – композитор? Стала ли тема классической музыки своеобразной данью семье? Может быть, даже извинением, что ты не продолжил семейное дело?

– Я никогда не думал об этом в таком разрезе. Нет, это точно не было прощения. Моцарт в нашей семье не был популярным композитором: папа любил Хиндемита, мама – Бетховена, дедушка – народную музыку и Баха. Моцарт – это мое личное пристрастие, мне с детства нравится его творчество. Отец к этому увлечению относился снисходительно, а вот мама считала, что можно было бы слушать более серьезных композиторов.

– У тебя был момент разочарования в Моцарте, когда ты столько его узнал? Мы ведь все равно идеализируем своих героев, забывая, что талантливый профессионал — не значит хороший человек.

– Нет, никогда. Моцарт в жизни был спорным, но его все любили. То, что гений не обязательно должен быть хорошим человеком, очевидно. И в принципе я представлял, кто такой Моцарт, просто не сознавал, что он настолько Моцарт. Вот Шанель – другое дело. В жизни она была малосимпатичная: хамка, лгунья, нарциссическая, авторитарная дама. Но ее все обожали: от журналистов, которым она лгала как дышала, до ее работниц, которых она эксплуатировала беспощадно. Выдерживавшие определенное время оставались в мастерской чуть ли не до конца жизни.

– Как думаешь, в чем секрет харизмы таких людей?

– Если говорить о такой непростой личности, как Шанель, то она была очень сильной, думаю, именно ее характер привлекал окружающих. Не будучи конвенционально красивой, Шанель оставалась невероятно привлекательной женщиной. И чем больше я читал о ней, тем больше любил.

– Зачем ты о ней столько читал?

– Пока не скажу. Но я уже на последних стадиях, поэтому вскоре узнаешь. Моцарт в этой книге, конечно, тоже будет – продолжение приключений, как я обещал.

– После текстов о Франческе у тебя вышло несколько книг. И все равно большинство читателей ассоциируют тебя с повелительницей траекторий. Не волнуешься, что Франческа может поглотить, заслонить собой остальных персонажей? Такое же часто случается с авторами, создающими харизматичных героев, таких как в случае Конан Дойла и Шерлока Холмса. Не боишься, что Франческа и тебя самого сожрет?

– Сожрет? Пусть попробует (смеется). Нет, я не боюсь остаться автором одного персонажа, потому что склонен к экспериментам и люблю все свои книги в равной степени. "Моцарт 2.0" резко отличается от дилогии о Франческе, "Тайна старого Ламы" вообще ни на что не похожа. Я предпочитаю не уделять внимание одному жанру и единому персонажу. Как автор-любитель могу себе позволить экспериментировать и не бояться, что кому-то это не понравится.

- Так для тебя позиция "не называйте меня писателем" в какой-то степени безопасна? "Поскольку я не писатель, могу себе позволить много всего…"

– Нет, просто я не писатель. Если бы занимался этим полный рабочий день, то и спрашивали бы с меня больше. Писательство – мое хобби, я новичок и пишу, как пишется. Если это кому-то нравится, значит, оно нужно. У меня есть свой читатель и, судя по продажам, мои книги – это успешный продукт.

– Как ты выбираешь новых героев для текстов? Что первично: яркий прототип или желание написать на определенную тему? Как рождается первый импульс?

– В первую очередь важна личность героя. Он или она должна меня задеть. Вот Павел Гинтов задел, я в его образе особенно ничего и не изменил, кроме фамилии. И когда Гинтов читал, он хохотал и повторял: "А это ты точно подметил".

– Ты спрашивал у него разрешения взять образ для книги?

– Конечно, я спрашивал у всех, кроме Моцарта и Шанель. Например, дипломат в очках из "Моцарта" – это Олег Николенко, нынешний представитель Министерства иностранных дел Украины. Я не столь искусный писатель, чтобы придумать персонажа с нуля, наделить характером и заставить жить в рамках произведения. Поэтому все герои имеют реальные прототипы, за которыми я наблюдаю и вписываю в свой текст.

– Дилогия о Франческе – это история итальянки в Америке, "Моцарт 2.0" – об австрийце в Штатах, то есть для тебя была важна чуждость героя, его заброшенность в пространство. А тут в "Тайне старого Ламы" ты возвращаешься в родную Бурятию. Почему ты изменил стратегию? Тебе несвойственна ностальгия, тогда чем же стал для тебя этот текст? Возвращением к корням, определенному периоду жизни?

– Да я от корней и не отрывался. В прошлое тоже не планирую возвращаться, мне в современности неплохо. Просто был запрос на историю об учителе, этот образ понравился читателям – и я согласился. Кстати, задумывалась "Тайна" как промежуточное произведение, но неожиданно для меня герои ожили. Это был скорее эксперимент, желание создать книгу, не похожую на предыдущие.

– Ты часто говоришь, что хотел бы не определять четко свою идентичность, не выбирать между монголом, украинцем, американцем. Связываешь такую позицию с собственными кочующими корнями? Или это просто такая персональная особенность?

– Монгол всегда остается монголом – дом там, где он поставит юрту. "Твой дом там, где пасется твой скот", – говорил мой дедушка. Сейчас мой дом в Штатах, когда-то он был в Украине. Я нежно люблю Украину, многие воспоминания с ней связаны. Наконец, я пишу и говорю по-украински в семье.

– Недавно цитаты из "Франчески" попали в сборники подготовки к ВНО. Это первый шаг к вхождению в галерею классиков. Не боишься, что тебя возненавидят все украинские школьники?

– Не боюсь. В "Инстаграмме", например, на меня массово подписаны подростки, читающие "Франческу" и "Моцарта". И они ни разу не написали, что меня ненавидят. Возможно, потому что я не попал в школьную программу.

– Чувствуешь, что развиваешься как писатель? Ты вообще держишься идеи, что у автора каждый последующий текст должен быть немного лучше, чем предыдущие?

– Конечно, каждый текст должен быть лучше предыдущих. Я должен развиваться, потому что хочу поставлять качественный продукт. Я не могу делать халтуру и никогда не пишу, чтобы просто отписаться.

– Есть тема, на которую ты принципиально не напишешь?

– Никогда не говори никогда. У меня нет амбиций написать большой украинский роман. Не считаю, что у меня достаточно знаний и морального права. "Мария" Самчука и "Сад Гефсиманский" Багряного – вот что для меня большие романы. Я не напишу. Моя литература не претендует на высокую полку, это развлекательные тексты, и я этого не стыжусь.