Отобрать лицензию на грабеж. Какая экономика нам нужна

Экономическая наука добилась значительных успехов. У нас большие массивы часто неочевидных теоретических представлений и осторожных, а иногда и убедительных эмпирических свидетельств. Профессионалы знают и понимают многие вещи. Но сегодня мы несколько растеряны. Мы все вместе не смогли предусмотреть финансовый кризис; даже более того, мы, возможно, способствовали ему из-за своей чрезмерной веры в эффективность рынков, особенно финансовых рынков, структуру и влияние которых мы понимали хуже, чем думали. Недавние макроэкономические события, несомненно, неординарны, а эксперты вокруг них ломают копья и, кажется, могут прийти к согласию только в одном: оппоненты не правы. Известно, что на церемониях в Стокгольме лауреаты Нобелевской премии по экономике разносили работы друг друга, и за ними встревожено наблюдали лауреаты по естественным наукам, которые считают, что премию дают за безоговорочные открытия.

Как и многие, я недавно подметил, что меняю свои взгляды. Это неприятно для человека, более полувека проработавшего экономистом-практиком. Я подниму некоторые основные проблемы, но сначала скажу о нескольких общих ошибках. Я не буду затрагивать обвинения в коррупции, обычно сопровождающие многочисленные дебаты. Впрочем, экономистов, преуспевших за последние полвека, можно справедливо обвинить в том, что они лично заинтересованы в нынешнем варианте капитализма. Стоит также отметить, что я пишу об экономистах, которых, возможно, с оговорками можно отнести к мейнстриму, а есть немало не принадлежащих к нему коллег.

Власть. Наш фокус на преимуществах свободных, конкурентных рынков и экзогенных технологических изменениях может отвлечь нас от роли власти в установлении уровня цен и заработных плат, в выборе направления технологических изменений и в формировании политики, меняющей правила игры. Если не исследовать власть, трудно понять причины неравенства и многое другое в современном капитализме.

Философия и этика. В противоположность экономистам от Адама Смита и Карла Маркса до Джона Мейнарда Кейнса, Фридриха Гаека и даже Милтона Фридмана мы в большинстве своем не задумываемся об этике и составляющих человеческого благополучия. Мы технократы, ориентированные на эффективность. Нас мало учат целям экономики, понятию благосостояния — экономика благосостояния давно исчезла из учебных программ — и идеям философов о равенстве. Когда нас дожимают вопросами, мы обычно обращаемся к утилитаризму, основанному на доходах. Мы часто приравниваем благосостояние к деньгам и потреблению и выпускаем из виду немало всего, что также имеет значение для людей. Согласно современному экономическому мышлению, индивиды важнее отношений между людьми в семьях и сообществах.

Эффективность важна, но мы ставим ее выше других целей. Вслед за Лайонелом Робинсом многие принимают определение экономики как распределения ограниченных ресурсов между конкурирующими целями или более жесткий вариант, согласно которому экономисты должны сосредоточиться на эффективности, а вопросы справедливости оставить другим — политикам и управленцам. Но эти "другие" обычно так и не появляются, а когда эффективность сопровождается восходящим перераспределением — часто, хотя и не всегда — наши рекомендации становятся не более чем лицензией на грабеж. Кейнс писал, что задача экономики — согласовать экономическую эффективность, социальную справедливость и индивидуальную свободу. С первым у нас все хорошо, либертарианская мысль в экономике постоянно подталкивает к последнему, а вот социальная справедливость может остаться на заднем плане. После того как экономисты левого толка переняли уважение к рынкам от Чикагской школы — "мы все теперь немного фридмановцы" — социальную справедливость стали подчинять рынкам, а проблемы распределения сменил фокус на "среднем", что часто безосновательно выдается за "национальный интерес".

Эмпирические методы. Революция достоверности в эконометрике стала логичным ответом на практику установления причинно-следственных механизмов путем противоречивых, а иногда и неправдоподобных утверждений. Но и принятым сейчас методам — рандомизированным контролируемым исследованием, методу разницы разностей и дизайну разрыва регрессии (RDD) — свойственно фокусировать внимание на локальных эффектах, отвлекая от потенциально важных, но медленных механизмов, работающих с длительной и переменной задержкой. Историки, учитывающие непредсказуемость и множественные, разнонаправленные причинно-следственные связи, часто лучше, чем экономисты, обнаруживают правдоподобные, интересные механизмы, которые следует обдумать, даже если они не соответствуют стандартам современной прикладной экономики.

Смирение. Мы часто слишком уверены в своей правоте. Экономика располагает мощными инструментами для поиска четких ответов. Но они требуют предположений, которые не при любых обстоятельствах могут быть уместны. Было бы хорошо признать, что почти всегда есть разные объяснения, и научиться выбирать между ними.

Переосмысление идей

Как и большинство моих ровесников, я долго считал, что профсоюзы мешают экономической (а часто и личной) эффективности и приветствовал их медленный упадок. Однако сегодня у крупных корпораций слишком много влияния на условия труда, зарплату и решения в Вашингтоне, где корпоративные лоббисты перебивают голоса профсоюзов. Прежде профсоюзы добивались повышения зарплат (и не только своим членам), они были важной составляющей социального капитала во многих регионах и предоставляли политическую власть работникам на рабочем месте, а также в местных, государственных и федеральных органах власти. Их упадок приводит к уменьшению доли заработной платы, увеличению разрыва между управленцами и работниками, разрушению сообществ и росту популизма. Дарон Аджемоглу и Саймон Джонсон недавно сделали утверждение, что направление технических изменений всегда зависело от того, кто уполномочен принимать решения; профсоюзы должны быть за столом переговоров относительно решений об искусственном интеллекте. Энтузиазм экономистов по поводу технического прогресса как инструмента всеобщего обогащения больше не оправдывается (да и сомнительно, были ли когда-либо для этого основания).

Теперь я гораздо более скептичен относительно преимуществ свободной торговли для американских работников и даже сомневаюсь, правильно ли я и другие экономисты оценили роль глобализации в значительном сокращении глобальной бедности за последние 30 лет. Я также больше не отстаиваю мнение, что ради уменьшения бедности в мире стоило принять ущерб, причиненный глобализацией американским работникам, потому что они живут гораздо лучше, чем нуждающиеся в других уголках планеты. Я считаю, что сокращение бедности в Индии мало связано с международной торговлей. А сокращение бедности в Китае могло бы нанести меньший ущерб работникам из богатых стран, если бы китайская политика не так сильно ориентировалась на сбережение национального дохода, а рост производства больше удовлетворял внутренний спрос. Я также переосмыслил свои этические суждения о выборе между американскими и иностранными работниками. Без сомнения, мы должны помогать тем, кто оказался в беде, но перед нашими соотечественниками у нас есть дополнительные обязательства.

Ранее я разделял почти единодушное мнение экономистов, что иммиграция в США в целом полезна, имея следствием большие выгоды для мигрантов и незначительные или нулевые потери для отечественных низкоквалифицированных работников. Я больше так не считаю. Экономисты не единодушны по этому вопросу, и они руководствуются эконометрическими моделями, которые могут заслуживать доверия, но часто основываются на краткосрочных результатах. Долгосрочный анализ за последние полтора века показывает другую картину. Неравенство было большим, когда Америка была открытой, значительно уменьшилась, когда границы закрылись, и снова возросло после принятия закона Харта-Селлера (Закона об иммиграции и гражданстве от 1965 г.), когда доля людей, рожденных за границей, вернулась к уровню "позолоченного века". Также вполне верно мнение, что не было бы Великой миграции миллионов афроамериканцев с сельского Юга на производства Севера, если бы владельцы фабрик имели возможность нанимать европейских мигрантов, которым они отдавали предпочтение.

Экономистам было бы полезно больше углубиться в идеи историков, философов и социологов, как в свое время делал Адам Смит. Историки, философы и социологи, вероятно, тоже выиграли бы от этого.

Оригинал: Rethinking my economics

Перевел с английского Алексей Шевнин