Крещатикские кофейни
Кофейный формат заведений питания и досуга в городе на Днепре сравнительно молод — первые кафешки привлекли внимание киевлян лишь в самом конце ХІХ в. И сразу же были подвергнуты критике искушенными в этом жанре сервиса европейцами. Стал легендой трактат датского ученого XVIII в. Хорребоу об Исландии, в котором есть особая глава "Змеи в Исландии" с текстом из одной-единственной строчки: "Змеи в Исландии не встречаются". Так вот, на рубеже XIX и XX столетий некоторые знатоки Киева склонны были сообщать о здешних кафе не более, нежели Хорребоу о змеях Исландии. Скажем, в изданном в 1901 г. "Практическом иллюстрированном путеводителе по Киеву" черным по белому значилось: "Кафе такого типа, какой встречается на каждом шагу в крупных западноевропейских городах, а также в Варшаве, Одессе и Киеве нет".
Может быть, столь категоричное суждение объясняется тем, что создатели "Путеводителя" (Чеслав Ящевский и Карл Свирский) были поляками и планку требований к местному сервису подняли слишком высоко. На самом деле кофейни в городе уже имелись. Разве что их мизерное число никак не соответствовало размерам города, а "жанр", действительно, во многом отличался от аналогичных заведений Вены, Парижа, Варшавы, Кракова. Но еще не был мест своеобразного времяпровождения за неторопливой беседой или чтением газеты, сдобренного чашечкой ароматного напитка. На первых порах кофейни предназначались просто для того, чтобы подкрепиться. Но бурно развивающийся на заре ХХ в. Киев на глазах приобретал европейский вид. Это коснулось и его кофеен.
Содержатели киевских кафе, прежде всего, перенимали опыт Польши.Популярное в старом Киеве название гостиницы и сети кафе-кондитерских "Франсуа", казалось бы, должно было происходить из Франции. Однако на самом деле содержатель этих заведений носил имя Франц (еще точнее — Францишек). По документам Франц Голомбек был жителем Варшавы. Одна из кондитерских "Франсуа" находилась в одноименной гостинице — на углу Фундуклеевской (ныне Богдана Хмельницкого) и Владимирской, где теперь вырос новый коммерческий центр. Другую Голомбек открыл уже почти на Крещатике — на Фундуклеевской, 4. А третья появилась на Думской площади (нынешний Майдан). То, что варшавянин вкладывал деньги в расширение сети кофеен, свидетельствует об успехе дела. И действительно, характерная для польских кафе опрятность, удобная и непринужденная обстановка, созданная в кондитерских у Франсуа, привлекала туда публику, с аппетитом заедавшую кофе "конфектами" или фирменными фруктами в сахаре. Любила бывать там и молодежь. К примеру, гимназисты-старшеклассники, сдав успешно экзамены, толпой устремлялись к Франсуа есть мороженое.
"Польский след" в киевских кофейнях прослеживался и в их названиях. Сразу несколько кофеен носили одинаковое имя — "Краковская" (одна из них находилась прямо в здании Городской думы, на первом этаже, сдававшемся под торговые заведения). А на углу Крещатика и Лютеранской размещалась кофейня "Варшавская". У нее была популярность особого свойства. Здесь упор делался не на шик-блеск, а на демократичную доступность. Кофе подавался не самых лучших сортов, допускалось курение, зато за две-три мелких серебряных монетки можно было сносно позавтракать, запив "филижанкой кавы". Понятно, что сюда стремились не слишком-то денежные представители интеллигенции, актерского мира.
Особой "изюминкой" заведения стала комната для шахматистов. У древней игры в Киеве было много поклонников. Они часами просиживали в "Варшавской", и среди завсегдатаев числился украинский писатель и драматург, автор пьесы "За двома зайцями" Михаил Старицкий. Впрочем, далеко не все разделяли и понимали это увлечение. Довольно ехидный взгляд на шахматы (следовательно — и на саму кофейню) продемонстрировал Александр Куприн в рассказе "Марабу": "Однажды, бездельничая, забрел я в большое темное кафе, спугнул дремавших в первой комнате лакеев и прошел дальше в дверь, из которой несся едкий запах табачного дыма и скверного кофе. Войдя в маленькую, запущенную, плохо освещенную комнату, я сделал шаг и остановился, пораженный. В клубах дыма, за массой пожелтевших мраморных столиков сидели молчаливые странные фигуры и, опустив длинные носы на столы, думали. Согнутые плечи, странные воротники в виде мохнатых пелерин и важный сумрачный вид — все это удивительно напоминало мне ряд таких же птиц с длинными носами, воротниками вокруг длинных голых шей, сидящих с таким же глупо-унылым видом, — птиц марабу… Все марабу сидели за шахматами. Некоторые не играли, но, сидя сбоку играющих, тоже сутулились, кивали длинными носами и, не мигая, смотрели на фигурки из желтого и черного дерева". Нелицеприятно, но как "вкусно"!
В пример Киеву по части обустройства подлинно европейских кофеен ставили Одессу. В городе ежедневно пребывали тысячи и тысячи иностранцев, так что одесские предприниматели давно научились предоставлять привычный для них сервис. Кафе Одессы считались заведениями весьма приличного уровня. Неотъемлемой частью фольклора "жемчужины у моря" стало заведение, основанное братьями Фанкони на углу Екатерининской и Ланжероновской улиц. Там публика попивала дымящийся напиток, маклеры попутно обсуждали условия сделок, тут же можно было сыграть в бильярд. Недаром в знаменитом одесском танго упоминается "маркёр известный Моня, об чей хребет сломали кий в кафе Фанкони".
Так вот, компаньоном Фанкони в одесском кофейном бизнесе был выходец из Швейцарии Бернард-Оттон Андреевич Семадени. В начале 1877 г. он прибыл в Киев и взялся тут "раскручивать" аналогичное заведение. Город на Днепре пришелся швейцарцу по душе. А его имя стало самым громким среди содержателей здешних кофеен. Заведение Семадени размещалось на углу Крещатика и Институтской, напротив Городской думы. Успеху заведения способствовали добросовестность и находчивость владельца. Он изобретал все новые и новые формы тортов и пирожных, заказывал фрукты из Марселя, драже из Парижа, ананасы из Соединенных Штатов, шоколад и какао из Голландии…
У Семадени можно было отведать мороженого с прохладительными напитками (здесь же, на всякий случай, торговали карамелью от кашля "Кетти-Босс"), можно было и основательно пообедать под импортное вино. Зимой посетители сидели в теплом помещении, летом столики выносились на улицу, под специальный навес. Фирма обслуживала свадьбы, балы, банкеты, причем по вполне разумным ценам. По одесскому образцу Фанкони, Бернард-Оттон Андреевич устроил в своем заведении бильярд, считавшийся лучшим в Киеве.
Особый колорит кофейне Семадени придавало соседство с местной биржей. То и дело заглядывали маклеры, чтобы решить оперативные вопросы; порой расчеты делались карандашом прямо на мраморной поверхности столика. Вот что писал жене герой произведения Шолом-Алейхема — незадачливый и неунывающий Менахем-Мендл: "Я втерся в компанию маклеров и сам стал, с Божьей помощью, не из последних, сижу уже у Семадени, наравне со всеми, за белым мраморным столиком, как в Одессе, и пью кофе со сдобными булочками. Такой уж здесь обычай, — не то подходит человек и выгоняет вон. Тут, у Семадени, и есть самая биржа. Сюда собираются маклеры со всех концов света. Здесь всегда крик, шум, гам, как (не в пример будь сказано) в синагоге: все говорят, смеются, размахивают руками. Иной раз ссорятся, спорят, затем судятся, потому что при дележе куртажа вечно возникают недоразумения и претензии; без суда посторонних лиц, без проклятий, кукишей и оплеух никогда ни у кого — в том числе и у меня — не обходится".
Действительно, диалоги деловых людей не всегда проходили в спокойных тонах. Но обычные посетители изучили распорядок биржи, работавшей с 11 до 15 часов, и приходили в другое время, наслаждаясь тишиной и уютом. Даже после смерти Семадени, в 1907 г., фирма, унаследованная вдовой и детьми, удерживала завоеванные позиции до самой революции. А на надгробии швейцарца, похороненного на Байковом кладбище, по сей день сохранилась красноречивая эпитафия: "Верен долгу, непогрешим в советах, тверд в поступках".
Впрочем, Семадени достиг успеха в нелегкой конкурентной борьбе. На Крещатике работали и другие популярные кофейни. Так, на рубеже XIX и XX вв. среди киевлян и гостей города считалось хорошим тоном пить утренний кофе в кондитерской Жоржа на углу Крещатика и Прорезной. Ее основатель Жорж Дортсман, как и Семадени, заботился о фирменных изделиях, о высоком и стабильном реноме. Посетителям он предлагал вкуснейшие торты, шоколад, конфеты из какао, доставленного из Гамбурга. Ему удалось настолько укрепить свой бренд, что со временем тот оторвался от реального человека и стал существовать сам по себе.
Вышло так, что в начале 1886 г. бедняга Жорж серьезно заболел, уехал за границу и вскоре скончался. Но заведение Жоржа осталось на прежнем месте, так что многие посетители даже не подозревали о кончине известного кондитера. Добро бы только посетители! Даже местные чиновники пребывали в неведении. И спустя год после печального события Киевская городская управа… выписала продление торгового свидетельства на имя иностранного подданного Дортсмана Жоржа, владельца кондитерской. Более того — когда в 1902-1903 гг. угловое здание, где находилась кондитерская, капитально реконструировали, а на месте двухэтажного дома вырос четырехэтажный, привычная вывеска "Кондитерская Жоржа" вновь появилась на прежнем месте. И чуть ли не тем же шрифтом.
Чем дальше, тем больше европейская культура кофеен завоевывала Киев. И все больше предпринимателей устремились в эту бизнес-нишу. К концу 1900-х в городе появилась кофейня Товарищества на паях. Сначала она разместилась в старом Пассаже на Крещатике, потом перебралась в начало Фундуклеевской. Товарищество создало для клиентуры камерный, уютный интерьер, обеспечивало приличный стол, предоставляло для чтения какие угодно газеты. Усилия пайщиков-компаньонов были вознаграждены ежегодной чистой прибылью, достигавшей по тем временам немалой суммы — 20 тысяч рублей.
Множество новых кофеен появилось в период Первой мировой войны, когда в Российской империи был введен "сухой закон". Держались небольшие кафе на плаву и в чехарде режимов гражданской войны, когда вкладывать средства в крупный ресторан было рискованно. Контингент посетителей составляли в ту пору состоятельные беженцы из советской России вперемешку с военными. В те годы кофейни стали своего рода символом беспечности, отрешения от насущных политических проблем. Об этих днях с раздражением говорил полковник Алексей Турбин в пьесе Михаила Булгакова "Дни Турбиных": "Наше офицерство превратилось в завсегдатаев кафе. Кафейная армия! Пойди его забери. Так он тебе и пойдет воевать. У него, у мерзавца, валюта в кармане. Он в кофейне сидит на Крещатике, а вместе с ним вся эта гвардейская штабная орава".
А потом в Киеве установилась власть Советов, и после непродолжительной паузы нэпа старомодные кафе канули в Лету, уступив место ненавязчивому сервису общепита. Демократичности тут было хоть отбавляй, а вот "европейскости" — ни на грош. Теперь же новоявленные кофейные дома обрели лоск, обзавелись вышколенным персоналом, но расценки в них таковы, что даже "средний класс", не говоря о студенчестве, едва ли позволит себе ежедневные посещения. А ведь во времена Семадени, Франсуа и Жоржа именно сочетание западных стандартов качества с разумными ценами в прейскурантах принесло их заведениям славу, отголоски которой долетели и до нашего времени.
